Поль Феваль - Королевский фаворит Страница 46

Инфант отошел в сторону и пожирал Изабеллу глазами. Это был благородный молодой человек, у которого не было недостатка в честолюбивых и низких советниках, но он всегда далеко отталкивал от себя всякую мысль о протесте. В эту минуту он в первый раз позавидовал короне брата, потому что, говорил он себе, будь я королем, я стоял бы на коленях около Изабеллы, моя рука прикасалась бы к ее руке, она мне отдала бы свою жизнь и свою любовь.

Рядом с инфантом человек, закутанный в широкий плащ и тщательно скрывавший свое лицо, также смотрел на молодую королеву.

Это был Васконселлос, желавший еще раз увидеть ту, чей вид одно время боролся в его сердце с воспоминанием об Инессе. Он глубоко и страстно любил Инессу, в лице Изабеллы он опять-таки на мгновение узнал обожаемые черты.

Теперь он вдвойне боялся Изабеллы, потому что она была королева, а мы знаем его рыцарскую преданность королю; он боялся ее, потому что угадал ее любовь, а занимать место в сердце, принадлежавшее его повелителю, казалось ему подлостью; он боялся ее еще потому, что чувствовал себя слабым против нее, и его сердце, слишком благородное, возмущалось при мысли об измене памяти Инессы.

Но любовь уметь побеждать всякие преграды; она изменяет вид и под другим именем занимает с боя место, в котором ей было поначалу отказано.

Отбросив от себя всякую мысль о любви, Васконселлос почувствовал сострадание к бедной молодой девушке, которую он видел подавленную горем. Он вспомнил, что видел ее такой блестящей, а теперь встречал столь несчастной! Он лучше, чем кто-либо предвидел участь, ожидавшую королеву среди этого двора, подчиненного фавориту, который был естественным врагом всякого, кто имел законные права на привязанность короля.

Он знал, какие оскорбления переносил инфант, которому отказывали во всем, на что он имел право по своему рождению; он угадывал унижения, которые ожидали Изабеллу, когда пройдет мимолетная страсть Альфонса. Покровительствовать не значит любить; дон Симон думал, что имеет право покровительствовать; затем обдумав все, он решил, что даже обязан покровительствовать.

Чтобы соотнести эту обязанность со своими опасениями, он решился избегать королевы и заботиться о ней издалека. Эта роль таинственного покровителя не имела никаких опасностей; королева, не видя его более, забудет его, и если кто-нибудь будет страдать, то только он один.

По окончании обряда, королева вышла из церкви с опущенной головой. Ее взгляд не искал более Васконселлоса. К чему? Все было кончено безвозвратно.

Среди громких криков толпы, находившей ее прелестной и восхищавшейся ею, Изабелла села в карету, где очутилась наедине со своим мужем.

— Изабелла, — сказал ей с нежностью король, — скажите мне, что вы предпочитаете, медвежью пляску или бой быков?

Изабелла не отвечала, потому что ничего не слышала.

— Вы любите и то, и другое, не так ли, моя королева? — продолжал бедный Альфонс. — Клянусь, вы будете здесь самой счастливой женщиной. У нас есть итальянские фокусники, которые глотают отравленные сабли и танцуют менуэт на канате, натянутом в пятнадцати футах от земли. Это верно, даю вам в этом мое королевское слово.

Изабелла закрыла лицо руками.

— Не закрывайтесь, когда улыбаетесь, моя повелительница. Пресвятая Богородица! У нас есть еще немало других вещей! У нас есть французские акробаты, которые ходят на руках и так перегибаются назад, что целуют себе пятки… Я вам не лгу Изабелла! У нас есть певцы, которые поют, как те сказочные птицы, которых называли, как мне кажется… Но это все равно! У них, я помню, были женские лица… Слышали ли вы об этом, Изабелла?

— Боже мой! Боже мой! — пробормотала бедная женщина.

— Я вас понимаю, моя прелесть! — вскричал Альфонс. — Вы спешите увидать все эти чудеса. Потерпите немного, мы не откажем вам в этом удовольствии. Ваши желания будут нам законом… Но я еще вам не высказал всего: у нас есть африканская обезьяна, которая делает такие штуки, каких ни один человек не в состоянии сделать, и каждая гримаса которой стоит десяти тысяч реалов. Это шутник граф оценил их в эту цену… Как вы находите графа?

Изабелла думала о французском дворе, о своей матери, о Васконселлосе; ей казалось, что она умирает.

— Боже мой! — вскричал Альфонс, неожиданно расхохотавшись. — У нас есть гальские гладиаторы, глядя на которых вы будете смеяться до слез. Они дерутся головами, как бараны, и когда их головы сталкиваются, то одна из них, а иногда и обе разбиваются, как глиняные горшки, это очень забавно! Но вы улыбаетесь тайком, моя повелительница и не хотите показать ваших прелестных глаз. Ну, посмотрите же на меня, говорят, что я похож на моего кузена Людовика французского…

Говоря это, он раздвинул руки королевы и увидел ее заплаканные глаза.

— Это что? — спросил он. — Слезы? Слезы надоедают мне.

И он, зевая, откинулся назад.

Это было первое и последнее свидание наедине Альфонса с королевой. Он бросил ее, как сломанную игрушку, или, употребляя его любимое выражение, как больного быка. В этот же вечер королева получила отдельные апартаменты.

Кастельмелор не рассчитывал на такую удачу, он увидел, что ему даже не было надобности прибегать к своему влиянию, чтобы уничтожить королеву; он остался победителем еще до начала борьбы. Тем не менее он продолжал ненавидеть Изабеллу, невинную причину полученного им публичного оскорбления и никогда не пропускал случая навредить ей или унизить ее.

Король между тем повел свою прежнюю жизнь. В то время лиссабонское население еще не было доведено до крайности, и королевские охоты устраивались так, чтобы не слишком оскорблять буржуазию.

Из Испании выписывались «майи»[4], которые только того и желали, чтобы за ними ухаживали. Это наполняло ночи. Днем были различные бои и представления.

Кроме этих способов времяпровождения у Альфонса были еще другие, о которых мы принуждены промолчать. Вполне погруженный в эту грубую и грязную жизнь, Альфонс редко вспоминал, что у него есть подруга. Когда же это случалось, то это было для Изабеллы тяжелым испытанием. Как все порочные люди, Альфонс был безжалостен. Он заставлял Изабеллу ездить с ним в цирк, в разные маленькие театры, не раз заставлял ее присутствовать на своих оргиях.

И так как придворные берут обыкновенно пример со своих господ, а в Лиссабоне их было два, Альфонс и Кастельмелор, из которых один обращался с королевой как с рабой, а другой глубоко ненавидел ее, то вся придворная орава, окружавшая короля, считала себя обязанной презирать королеву и при всяком случае показывать ей это.