Кирилл Кириллов - Витязь особого назначения Страница 46

По дороге Ягайло то и дело замечал мелькающие меж колес тени. Воры, нищие, продажные женщины, спешащие домой неверные мужья… Обычная жизнь городского дна. А ведь совсем недавно за многие из этих преступлений наказание было сурово и необратимо. Слабеет Орда, разваливается на глазах, разжимается железный кулак, стиснутый на горле многих народов. А начинается все изнутри, с падения нравов. С гнильцы, заводящейся в семье и меж соседями. Если так дело пойдет, то еще лет десять[29], и падение нравов с леностью превратят этот несгибаемый народ в толпу расслабленных себялюбцев, не способных железной рукой удержать завоевания предков.

Повозка, как небольшая лодка к боку ганзейского торгового судна, причалила к помосту телеги, мало чем уступающей размерами той, на которой был раскинут ханский шатер. Однако на этой не было даже завалящей войлочной хижины. Все свободное пространство была уставлено клетками разного размера. За некоторыми угадывались белесые лица, из некоторых тянулись грязные, худые руки. Городская тюрьма, понял Ягайло.

Молодой человек что-то прокричал в наступающие сумерки. Из-за клеток появился огромный татарин. Его бритая голова и обнаженный торс потно блестели в свете заходящего солнца. Покатые плечи переходили в почти женскую грудь, а – та в огромный живот, уложенный на широкий красный кушак. На том же кушаке держались и синие шаровары, заправленные в короткие сапоги. Наверное, главный тюремщик.

Молодой воин кинул ему несколько гортанных фраз, тот поклонился низко, но без подобострастия и нырнул в проход между клетками, что-то бормоча себе под нос. Наконец он нашел искомое, и троица поспешила на его зов. Хан придерживал свои белоснежные шаровары, чтоб тянущиеся из клеток руки не оставили на них грязных следов, а по особо длинным молодой воин бил саблей, к счастью для них не доставая ее из ножен. Ягайло же шел напролом, делая вид, что не замечает тянущихся к нему, иначе сердце бы кровью изошло.

Наконец они остановились около невысокой, кролику впору, клетки, стоящей в нижнем ряду, под двумя такими же. Тюремщик просунул сквозь прутья ручку плети и потыкал концом что-то, что напоминало ворох тряпок. Ворох не подал признаков жизни. Поцокав языком, тюремщик ткнул еще раз.

Ворох, казалось, взорвался изнутри. Плетка, выбитая сильным ударом, вылетела наружу, едва не попав тюремщику в лоб. Длинный палец с остро заточенным ногтем выскочил из прутьев, чуть не зацепив Ягайлова века. Тягучий плевок давно не пившего человека, направленный в хана, принял на свой войлочный нагрудник молодой воин.

– М-да, – почесал в затылке витязь. – Злобный какой. Заживо съесть готов. А как думаешь, если его достать, помыть и накормить, может, он и…

Витязь сделал вид, что собирается просунуть меж прутьев палец. За прутьями отчетливо щелкнули зубы.

– А я што гофорил? Только метфетю, – поддакнул хан, радуясь, что смог уесть неверующего русского. – Ну что, упетился? Мошем ехать опратно? Смеркается уше, пора на ночефку станофиться.

– Да, поехали, – кивнул витязь.

Они гуськом прошли между клеток и спрыгнули в повозку, которую привычно тянул рядом с телегой маленький ослик. Воин взялся за поводья, хан устроился на подушках, по-турецки скрестив под собой ноги. Пока они возвращались, Хасан увлеченно вертел по сторонам головой. Похоже, в последнее время он нечасто попадал на окраины собственной столицы. Ягайло же сидел неподвижно, опустив подбородок на скрещенные руки. Из его головы никак не шли голубые, полные боли и страдания глаза, мелькнувшие в темноте меж ивовыми прутьями.

А город меж тем готовился ко сну. Расползался по степи в некое подобие улиц и переулков. Тягловых животных выпрягали из телег и отпускали пастись. Обладатели двухколесных повозок снимали свои юрты и располагали их на земле. Владельцы более устойчивых просто останавливались на облюбованном месте. Все дома ставились входом к югу. У кого были повозки с сундуками, те ставили их справа и слева от входа, так что жилища оказывались словно между двумя стенами. А у некоторых таких повозок была не одна дюжина. По углам поднимали разборные дозорные вышки. Пастухи выгоняли отары овец подальше в степь и уходили следом. Небольшая речушка, около которой остановился город на колесах, стремительно мелела, и через несколько минут из нее можно было зачерпнуть только бурой, илистой мути.

Возок чайкой промчался по складывающимся на глазах улицам и остановился возле ханской платформы. Ягайло и хан взобрались на настил и устроились на кошме. Незаметный слуга плеснул им в пиалы по доброй порции кумыса. Они сбрызнули на пол положенную богам долю и выпили. Ягайло мысленно стукнул себя кулаком по затылку, припомнив укоризненные лики святых. Теперь можно успокаивать себя тем, что не принести жертву чужому богу – оскорбить хозяина, навести на него гнев его покровителей, но что это изменит? Первые христиане шли на костры и кресты, но не поклонялись чужим богам. Именно за это, а не за то, что они молились какому-то очередному, неизвестному римлянам богу, как некоторые думают. А он их предает. Всех разом…

– Якайло, ты какой-то сам не сфой. Садумчивый и кфелый. Ты не саполел? – заметил его настроение хан. – А то я лекаря моку посфать. То генуэсских ему, конечно, талеко, но что смошет, то стелает.

– Спасибо хан, здоров я. Кручина только гложет, а с ней никакой лекарь не справится.

– Лучшее сретство от тоски – кумыс или фино топрое. А такше крепкий сон и шенщины. Прислать?

– Нет, хан, спасибо. Этой ночью сном одним обойдусь, – вздрогнул Ягайло, вспоминая короткие кривые ноги местных прелестниц. – Где мне лечь можно?

– А фон фитишь пелый юрта? Там кофер перситский, потушки шелкофые, шкуры сополиные фместе сшиты, как отеяло.

– Спасибо, хан. Доброй тебе ночи, – промолвил Ягайло, поднимаясь.

Он нырнул под низковатый полог. Внутри было все, как говорил хан, – ковер, подушки, одеяла… У дверей стоял закупоренный кувшин с тонким горлышком и глиняная чашка. Ягайло принюхался – не набивший оскомину кумыс, а чудесный напиток из риса, проса, ячменя и меда, чистый, как вино. Ай спасибо, хан.

Витязь снял подвешенного над изголовьем его ложа божка и спрятал под ковер. Стащил кольчугу, сбросил сапоги, упал на длинный ворс и подмял под щеку подушку. Поворочался, поерзал несколько минут, потом морщины на его челе разгладились, и он уснул сном человека, окончательно принявшего для себя решение.

Утро разбудило его воем, топотом множества копыт и громкими криками, большинство из которых можно было разуметь как «куда прешь». Ягайло поднялся на ноги, облачился. Откупорил нагревшийся за ночь кувшин и сделал несколько долгих глотков. Надел сапоги, кольчужную рубашку и вышел на свежий воздух. Ханы из других стойбищ начали подъезжать еще затемно. Они переезжали если не городами, то небольшими селениями, в центре которых высился белоснежный ханский шатер. Степь была бескрайней, и люди Хасан-хана в преддверии праздника расставили свои дома очень широко, но все равно всем желающим въехать не удалось, многим пришлось оставлять большую часть каравана за пределами города, отчего он быстро обрастал предместьями. Ханские же повозки должны были обязательно встать рядом с повозкой Хасана. Они медленно ползли по улицам, иногда раздвигая бортами телеги аборигенов. Сталкивались, наваливались друг на друга. Ревели быки, ругались возницы, кое-где раздавался звон сабель и крики раненых. То, что настрого запрещалось внутри клана, меду разными почему-то не возбранялось. И, покрывая весь этот базар, ревели над городом огромные трубы, собирая людей на праздник.