Андрей Волос - Возвращение в Панджруд Страница 47

— Его рука, его! Так только он умеет! Смотрите: первая строка: — А! — а! — а! — а!

Поклонник Балхи в синей чалме пропел строку, с силой выделяя ударные гласные.

— Вторая: О! — о! — о! — о!

— Да уж, — вздохнул кто-то. — Сам петь заставляет...

— Ну кто, кто, как не он?!

— Похоже, похоже, — примирительно согласился юноша в белой шапочке. — Но обрати внимание вот на что. Балхи пишет очень традиционно...

— В этом и прелесть его стихов! — вспыхнул оппонент, не дав договорить. — Вдыхать новый воздух во всем известные образы — это и есть мастерство поэта!

— Погоди, я не про то. Я согласен: вдыхать новый воздух в известные образы — это и есть мастерство. По крайней мере, многие так считают. А в этом стихотворении — читай! — любимую сравнивают с куропаткой. Ты обратил внимание? Ты плохо читаешь, Раджаб. А ведь здесь написано: от ее нежного воркования сердце любящего волнуется так же, как сердце охотника, слышащего голос куропатки. Куропатки! Ку-ро-пат-ки! Где такое бывало, чтобы любимую сравнивали с куропаткой?!

— Вот именно, чушь какая-то, — неожиданно встрял еще один участник дискуссии — полный человек средних лет, бородатый, курчавый, с глазами навыкате, как у барана, и с брюзгливым выражением тронутого оспой лица.

— Я согласен с тобой, Аташ. Это бред сумасшедшего!

Юноша в белой шапочке, звавшийся Аташем, немо раскрыл рот — похоже, своими словами толстяк поддержал его во мнении, которого он вовсе не имел.

— Любимая — и куропатка. Что за глупость?! Ни в какие ворота. Любимая — роза! Любимая — нарцисс! В самом крайнем случае — горлица! Но уж никак не куропатка, никак.

— Почему? — спросил Аташ.

— Почему?! А если куропатка, то почему не курица? — взвился толстый. — Почему не гусыня?! И потом: здесь нет ни одного арабского слова. Это неуч какой-то писал.

— При чем тут гусыня?! — возмутился Аташ. — Чем тебе нехороша куропатка?! Что, куропатка — некрасивая птица? Почему же ее все любят держать дома?! Или она — не изысканная дичь?! Может, для тебя куропатка — это что-то вроде хорька или свиньи?!

— При чем тут свинья?! — тряся кулаками, завопил критик куропатки.

— А при чем тут арабские слова?! — воскликнул ее защитник. — Почему человек, который пишет на родном языке, должен использовать арабские слова?! Он что — араб?! Пусть арабы пишут по-арабски. У нас есть свой язык!

— Арьян прав, — подтвердил молчавший до сей поры пожилой человек в белой чалме с четками в руках.

Джафару подумалось, что он, несомненно, мулла. И вот надо же: тоже ходит к Стене и участвует в спорах.

Мулла одобрительно кивнул горделиво выпрямившемуся толстяку:

— Арабский язык — язык Пророка, язык веры!

— Как будто Пророк был один, — саркастически воскликнул юноша с посохом.

— Вот именно, — радостно подхватил защитник куропатки. — Разве Зардушт — не пророк?! Персидский язык — это тоже язык Пророка. Мухаммад относит к людям Писания иудеев, христиан и персов. Потому что у нас тоже есть Книга!

— Все равно, — упирался толстый ценитель арабского. — Если человек способен щегольнуть чужим словцом, это говорит о широте его культуры, о воспитании... А тут на тебе: куропатка!

Он громко фыркнул и стал качать головой, явно недоумевая, как можно было додуматься до такой глупости.

Повисла короткая пауза.

— Куропатка или не куропатка, арабский или не арабский, а все-таки автор этого чудного стихотворения — это не Балхи, — сказал юноша в белой шапочке. Он повысил голос, чтобы не дать себя перебить. — Вы разве не видите? — лакаба нет! Балхи всегда в последнюю строку встраивает свой лакаб.

“Что мольба, что стихи — все равно для красотки пустой. Коль заплачет Балхи, ты умоешься этой водой!”

— Глупости! — отмахнулся Аташ. — Я знаю с десяток его стихотворений, где нет лакаба...

Джафар уже пятился вдоль стены Регистана, отступая к строениям первых переулков. Свернув за угол, он ударил себя кулаками по коленкам и подпрыгнул, как заяц, изо всех сил маша руками. Он сам не знал, что делать, — может быть, взлететь? Может быть, превратиться в порыв ветра?!

Сорвался с места, кинулся со всех ног. Воздух казался слаще меда. Он бежал, ничего перед собой не видя, ничего не слыша, — бежал, бежал, бежал!..

Очнулся на каком-то пустыре. Огляделся...

Он был на Афрасиабе.

Гул города стекал сюда, как облако стекает со склона горы.

Звенели кузнечики, шуршала трава под ветром.

Здесь страшно, здесь злые духи.

Здесь аджина!

Но почему-то он не чувствовал страха.

Нет, только ликование.

Упал в траву, перекатился с бугра на бугор. Быть может, там, в глубине, лежали истлевшие тела древних героев.

Но он-то был здесь!

— А-а-а-а-а!!! — закричал Джафар в небо. — Я зде-е-е-есь!

Вытянулся, закинул руки за голову.

Долго лежал, стараясь пережить свою радость — и все никак не находя сил сделать это. Она накатывала новыми и новыми волнами — он плакал, смеялся, катался по траве, снова смотрел в небо, снова плакал и снова смеялся.

Ему нужен лакаб!

Он тоже будет подписываться, вплетая псевдоним в вязь последней строки.

Какой же?

Вот вопрос!.. Шахид Балхи — это понятно... он из Балха... Лакаб по названию того места, откуда он родом... обычное дело.

А ему что выбрать?

Он из Панджруда... Панджруди́?.. Пятиречный... Пожалуй, это нескромно. Никто не возьмет себе прозвище “Поэтище” или, скажем, “Величайший”. Хороший тон — немного принизить себя в псевдониме...

Впрочем, стихи все равно сами скажут за себя, какой лакаб ни выбери. Горделивый или приниженный — если стихи нехороши, любой лакаб не будет стоить даже той бумаги, на которой написан.

Руд — поток... Рудак — речушка, ручей. Скорее даже — ручеек. Может быть, Рудаки? Сидящий у ручья... у тихого ручья... Мелодично журчащий ручей — это же не мощная река, гремящая камнями в потоке... это тихий ласковый говор, пленительный лепет.

Рудаки?..

Уже смеркалось, когда окончательно пришел в себя. Огляделся. На чапан налипли травинки, репьи. По левому рукаву сосредоточенно ползла зеленая гусеница.

Он пересадил ее на стебель полыни, отряхнул полы и, напевая, пошел к городским воротам.

Тем вечером пришла из столицы весть, что великий эмир Исмаил Самани, да будет Аллах им доволен, окончил свой земной путь.

На престол взошел сын Исмаила Самани Ахмед, впоследствии названный Убиенным, — да благословит его Аллах и да приветствует!..

Глава седьмая

Утро в караван-сарае. Кармат. Спор о вере. Кошелек. Звезды. Богатство