Далия Трускиновская - Рижский редут Страница 47

В Риге не очень увлекались такой русской забавой, как разведение голубей. Эту птицу считали скорее созданной для обеденного стола, чем для приятного досуга. В летнее время, в хорошую погоду, идя рано утром в порт, я видел порой вдали кружащиеся над Петербуржским предместьем стайки.

Если вспомнить про случившийся накануне пожар, то первое, что придет в голову, – некий страстный голубевод успел собрать своих питомцев и доставить их загодя в безопасное место. А почему был избран клоб «Мюссе», я рассуждать уже не стал. Сейчас в Риге все перепуталось и смешалось, и если бы я обнаружил на театральном чердаке козу с козлятами, то не слишком бы удивился. Даже ежели бы мне навстречу вышел цыганский медведь с кольцом в ноздре – и то сыскал бы этому диву оправдание. Война удивительно учит искать оправдание самым нелепым вещам.

К окошку я не добрался – снизу донеслось:

– Морозка, эй! Живо сюда!

Я выскочил на лестницу и увидел Сурка с узлом в руке.

– Деру! – крикнул он и понесся вниз по лестнице.

Я зазевался и прямо перед моим носом из дверей четвертого этажа выскочил человек, желавший преследовать моего родственника. Он был вооружен изрядной дубинкой.

Очевидно, ярость ослепила его, или же он увидел во мне сообщника удирающего Сурка. Он замахнулся на меня своим оружием, но я успел уклониться, и дубинка со всего маху ударила по стене.

Такой удар опасен тем, что бьющий предмет может отскочить и крепко приложить владельца своего. Так оно и вышло. Дубинка к тому же, вырвавшись из неумелой руки, поскакала вниз по лестнице, а я, отпихнув забияку, – следом.

Нас сопровождала немецкая брань, хотя произношение было подозрительным – видно, этот человек заучил бранные слова так, как иной боцман старательно заучивает по бумажке большой морской загиб, чтобы со знанием дела командовать матросами при спуске баркаса.

Сурок ждал меня внизу, смеясь. И мы выбежали на двор, совершенно не опасаясь погони. В дом мы ухитрились проскочить незаметно.

– Ну-ка, что за добычу принесли вы? – спросил Артамон, забирая у Сурка узел и развязывая его.

– До чего же бестолковые эти господа! – весело рассказывал ему Сурок. – Я им и так, и этак, и деньги показал, и за штаны их подергал – ничего! Одно твердят: нихт, нихт! Ну ладно, думаю, была бы честь предложена… И, идя прочь, этак незаметненько прихватил с собой узел. Они даже не сразу сообразили за мной побежать.

– Так ты стянул это добро? – уточнил Артамон.

– Стянул, – преспокойно отвечал Сурок, улыбаясь невинно и радостно. – Ибо война!

Это было настолько созвучно моим утренним мыслям, что я ахнул.

– Что к берегу прибило, то и крючь, – пробормотал Артамон, и поступок моего племянника был оправдан окончательно.

– Деньги мы им передадим через старого дурня Фрица, – продолжал Сурок. – И что не пригодилось – оставим у Фрица. Ну-ка, что это я приволок?

Мы вытащили из узла вещи, довольно странные.

Почти новая коричневая шаль, отороченная атласной, причудливо сосборенной лентой, холщовый серый армяк, и при нем – рубаха с рукавами по локоть, какие в летнюю жару носят огородники, вышитая у ворота красненькими крестиками; черные женские туфли на каблучках, но совершенно неженского размера, Артамон даже приложил их к своему огромному сапогу, так разница была невелика; круглая красная шапочка, вышитая бисером; большое и тонкое белое покрывало. Нашлись и короткие штаны по колено из тонкого льна, и холщовые длинные штаны, почти по щиколотку, которые заправляют в сапоги или же поверх них наматывают онучи и прихватывают оборами лаптей; были мужские башмаки с серебряными пряжками…

– Как будто кто скидывал все это вместе впопыхах, когда дом уже горел, – заметил Сурок, добывая из кучи тряпья дорогую женскую душегрею, какие носят староверские жены.

Я подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Мне очень не хотелось, чтобы обворованные театральные постояльцы нас выследили.

И точно – во дворе были люди. Они выглядывали из-за сарая, но интересовал их дом ювелира. Очевидно, они сочли, что похитили узел с одеждой ювелировы подмастерья, хотя это и странно – те-то как раз коренные немцы и они не стали бы объясняться, корча рожи и дергая собеседника за штаны.

– Ну, Морозка, выбирай, – сказал Артамон, протягивая мне черные туфли и красную шапочку.

– Шел бы ты, Артошка, с твоими пошлостями, – отвечал я. – Давай сюда армяк. В таких ходят огородники…

– С корзинами на головах? А корзины-то и нет! – возмутился Сурок.

Они устроили из моего переодевания настоящую комедию, которая чуть не превратилась в трагедию: фрау Шмидт, зная, что один из постояльцев не получил завтрака, уставила поднос тарелками и понесла его наверх. Мы еле успели затолкать вещи под кровать, а сам я, крепко напугавшись, встал за дверью. Зато потом, когда гроза миновала, я первый кинулся к столу и успел поесть, не дожидаясь, пока Сурок кончит обзывать меня обжорой, голодягой и ненасытной утробой.

Потом мы собрали полный наряд русского огородника – этот самый армяк, обшитый зелеными ленточками, широкий пестрый пояс, рубаху, штаны. Осталось только раздобыть онучи и лапти, на худой конец – опорки от простых сапог. Идти по городу босиком или же в своих офицерских сапогах я отказался наотрез. Первое было вовсе невообразимо, а второе – опасно. Поэтому я опять облачился в матросское одеяние, а маскарадный костюм превратил в небольшой сверток, чтобы взять его с собой, как будто я несу за господами офицерами их имущество. Обувь же я мог приобрести в порту – там поблизости околачивались безденежные плотогоны, и любой за гривенник охотно продал бы свои запасные лапти.

Далее Артамон с Сурковым спустились и зашли к квартирным хозяевам – поблагодарить за первый в их доме завтрак. Это дало мне возможность выскочить с моим свертком на улицу.

Я ждал родственников за углом, на Большой Королевской. Они явились быстро, оба взволнованные.

– Слушай, к ним какая-то тетка прибегала через двор! – сказал Артамон. – Вопросы какие-то задавала, да мы не все поняли. Потом фрау хозяйка нарочно нас медленно спросила – не слышали ль мы чего ночью во дворе?

– Так надобно было сказать, что умаялись и спали мертвым сном!

– Погоди, Морозка, не считай нас дураками. Мы так и сказали, да Сурок еще очень живо покойника изобразил, ручки на груди скрести. Да им не до смеха. У них девица из дому сбежала, кто-то ее сманил.

– Да там уж и бежать некому! – удивился я. – Одни старухи остались, да девчонки, да ювелирова брюхатая жена…

– Эмилия, – сказал Сурок. – Ну, как это прикажешь понимать?

– Не знаю, – честно отвечал я. – И сильно мне этот побег не нравится. Не нашлась бы и она на каком-нибудь чердаке с дыркой от кинжала.