Роберт Паль - И на земле и над землей Страница 48

Теперь в Киев Ягила ходил не только для того, чтобы купить что-то на торгу для семьи, полюбоваться с днепровских круч могучей рекой, безоглядными далями за ней, но и затем, чтобы почувствовать сердце города, а через него — всей Руси. Очень опасался он пропустить тот день и час, когда русская рать выступит в новый поход. Сколько ни убеждал его Добрец, что пока сильны Византия и Хазария, а их наймиты степняки только ждут момента, чтобы пройтись с татьбой по киевским землям, надежда в нем все равно жила. А раз жила надежда, то и ожидание покоя не давало. Он себе уже и новое седло купил, и меч у хорошего мечника заказал, и коня подготовил. Только бы не пропустить день и час!

Лучше всего сердце города чувствовалось не тут, на Горе, где живут князья с дружиной и воеводами, а внизу, в мастерских мечников, лучников, шорников-седельщиков, литейщиков, кузнецов. По их стуку-перезвону угадывал Ягила ритм киевского сердца. В последние месяцы он был весьма напряжен, и это радовало: готовится город, работает на войско! А войску много чего надо: и мечей, и шеломов, и щитов, и луков, и стрел с копьями, и седел, и упряжи, и телег, и добротной обувки для дальних путей — всем работы хватит.

Постояв возле них, наслушавшись их стука и грома, повернул на торжище. Да и как обойдешь его, если есть у тебя в семье не только жена, но еще и две дочери. Старшая — и не заметил, как выросла! — поди, уже сватов ждет, а вторая, через сына, тоже уже милой голубкой смотрится. Как им без сережек, без лент, без гребней? Ну а Милице — летний плат, легкий, мягкий, в цветочек, какие она любит. Хотел и Благе что-нибудь присмотреть, да поиздержался уже, значит, ей — в другой раз, брату сейчас не до того…

Походив по торговым рядам, снова вернулся к оружейникам. Не стерпело сердце, захотелось самому поглядеть, как мастер кует его меч. Хоть и сторонится народ ковалей, считая их едва ли не колдунами, для Ягилы они самые нужные люди. Может, и сейчас кто-нибудь из них, смертных, дружит с богом Перуном. А коли так, чего страшиться их? Ведают тайны руд, умеют заставить их плакать горячими железными слезами, из которых и отольют что надо, и откуют любую кузнь — от обруча на бочку до меча! Так это ж великое уменье, а не колдовство, это ценить надо. Вот князья и ценят: без них войско не войско.

Открыл дверь, вошел. В мастерской полутьма, гарь, только у горна светло от огня да у наковальни. Там и разглядел мастера. Улучив момент, когда тот заметил его, напомнил о мече. Не отрываясь от дела, кузнец лишь покачал головой.

— До твоего не дошел. На князя работаю, весьма большой заказ на войско.

— Так и мне в войско. Все уже есть, меча недостает.

— Тебе, речешь, в войско? — блеснул коваль белыми зубами. — А не припозднился? Вон вся борода в окалине. Куда тебе?

— Не смотри на бороду, брат, смотри в душу. Не могу я в стороне стоять, праздно глядеть на дела других. Без меня там никак нельзя.

— Да ты не только стар, а уже, видно, отвоевал свое. Вон спина от прежних ратей горбится.

— А ты все-таки скуй!

— Ладно, раз ты такой горячий. Только не взыщи, после князя.

Обидно стало, да что поделаешь? Постоял, поглядел, как колдует мастер то над черным, то над огненным металлом, и ушел. А на улице уже вечер, а у греческой церквушки опять почему-то толпится народ. Зря князь-воевода Олег, казнив Аскольда, не порушил и его церковь. Мозолит она киянам глаза, раздражает. Почему, дескать, оставили? Для кого? Может, и новые князья туда же глядят?

Кривотолки, пересуды, разговоры. А новокрещены хоть и сторожатся, а нового бога своего не оставили. Очень хочется им пострадать. Ведь он, говорят, любит страдальцев, и путь на его небеса лежит через страдания…

Ягила сначала тоже бушевал, поносил Олега за такой недогляд, а когда, просидев с Добрецом целую ночь, разобрался что к чему, решил больше туда не ходить. Может, и в самом деле так надо, ведь на торг в Киев съезжаются гости из разных стран. Из Византии, к примеру, а тамошние люди давно все христиане. Надо же им где-то в Киеве помолиться. Есть же в греческом Царьграде для наших купцов святилище Перуна и Белеса, вот и тут пусть будет для них отрада. А торговать с империей нужно. И куда сноровистее, чем сейчас. Руси от этого одна польза.

Решил не ходить, и долго не ходил. А тут с чего-то потянуло: вдруг там наших бьют или наши проказят? Крики и визг даже тут слышны.

Побежал — так и есть, что-то делят. Только появился — ор, гвалт: «Вот и ты, горбун! Опять куража для явился?» И — ух! — колом по голове.

От неожиданности и великой слабости все поплыло, ноги подкосились, и он на какое-то время точно в навь-сон ушел. Очнулся — тихо, все разошлись. Оперся спиной о забор церквушки, обхватил голову руками, а та липка. И ладони липкими стали. Где омыться?

Потащился Ягила к Днепру. Бледная луна еле высвечивала каменистую тропу. По ней он спустился на узкий днепровский плес. Вот уже слышно, как плещется о берег вода. И тут что-то острое и, как показалось, горячее ударило в спину. Стрела! Упав, он еще слышал, как хрустнуло сломавшееся древко. И голоса: «Говорил же, что я тебя запомнил, горбун!», «Так он уже нав! Куда его теперь?», «А в челн. И на волю, диавола!..»

Очнулся Ягила в утлой рыбачьей лодчонке. Течение Днепра неслышно несло его в низовье, печально поплескивая за бортами. Высоко над лицом сияло и переливалось звездными огнями ночное небо. Самая большая и яркая из звезд, хорошо знакомая каждому страннику и мореплавателю, — Седава[55]. То есть седая, старшая из них. А раз старшая и седая, то особо почитаемая — святая. Только подумал и опять забылся. Через какое-то время почувствовал — глазам стало тепло, словно на лицо ему легла чья-то теплая рука. Приоткрыл глаза — Сурья. Прекрасный огнекудрый Сурья отыскал его в этой водной пустыне и согрел своими теплыми утренними лучами. После Перуна Сурья его любимый бог. А может, и до Перуна. Он же и Огнебог, и Ярила, и Солнце, и Даждьбог. И вместе со всеми другими богами — Сварог. Ибо бог русичей един и множествен. Как то? Не понять человеку, ибо тайна великая. Ум разверзнешь, а не поймешь!

Потом его заставила очнуться какая-то очень важная мысль, которую он не успел додумать прежде. О чем она? Почему так неотвязна?

А, вот о чем… Как-то Ягила насчитал семьдесят известных ему славянских князей. И не меньше великих пращуров и героев, сынов отечества. А вот кого-то вспомнить тогда никак не мог. Неужто так и не вспомнит?

А было их двое. Братья. Ну да, когда столетний старец Германарех отобрал у них их красавицу-сестру… Нет, чуть позже! Когда этот готский полутруп-полукороль приказал ей идти на ложе и она пренебрегла им… Когда этот гадкий дряхлый старикашка приказал разорвать ее дикими конями и слуги исполнили то…