Густав Эмар - Валентин Гиллуа Страница 49

Курумилла схватил на руки тело друга, которого спас еще раз, и отнес его на край дороги. Валентин был без чувств.

Индеец, как только увидел, что его спутники напали на пеонов, вышел из своей засады и, сочтя за разумное оставаться позади, последовал за ними на поле битвы.

Он присутствовал бесстрастным, но не равнодушным зрителем продолжительной борьбы охотника и Царагате, напрасно стараясь помочь своему другу; оба противника так сцепились, движения были их так быстры и они так скоро изменяли положение, что, желая помочь охотнику, индеец боялся ранить его, он ждал с чрезвычайным беспокойством случая, который долго заставлял себя ждать, и который Царагате вдруг ему доставил, теряя время на то, чтобы оскорблять своего врага, вместо того чтобы сразу убить, как только раны, полученные охотником, предали его беззащитным в руки разбойника.

Арокан прыгнул, как хищный зверь, на мексиканца и, не колеблясь, заколол его кинжалом с проворством, отличающим краснокожих, и которым он обладал в высокой степени.

Почти в ту же минуту всадники также кончили свою битву.

Пеоны хорошо защищались, но, плохо поддерживаемые капатацем, который с начала борьбы был обезоружен доном Марсьялем, видя Царагате мертвым и троих товарищей сбитыми с лошадей и неспособными помогать им, сдались.

Рана капатаца была ему сделана по его просьбе доном Марсьялем, чтобы не выдать его перед генералом; это был широкий разрез на правой руке, очень опасный с первого взгляда и весьма незначительный в действительности. Весельчак почти убил одного пеона, так что поле битвы окончательно осталось за охотниками.

Когда победа была за ними упрочена, они все столпились с беспокойством вокруг Валентина. Курумилла немедленно перевязал ему рану с искусством опытного врача. Валентин скоро раскрыл глаза и успокоил своих друзей улыбкой. Индейцу он протянул свою правую руку, которую тот приложил к сердцу с выражением неописуемого счастья, издал свое любимое восклицание: «уг!», единственное слово, произносимое им и в горести, и в радости, когда его душило внутреннее волнение.

— Сеньоры, — сказал охотник, — вождь спас меня, у меня сломана только рука, я дешево отделался; будем продолжать наш путь, прежде чем явятся другие враги.

— А мы, сеньор? — смиренно спросил капатац.

Валентин встал с помощью Курумиллы и, бросив грозный взгляд на пеонов, сказал гневно:

— А вы, презренные убийцы, воротитесь к вашему господину и скажите ему, как мы вас приняли. Но этого мало для наказания вашего вероломства, я отмщу за гнусную засаду, жертвами которой чуть не сделались друзья мои и я. Я узнаю, могут ли разбойники безнаказанно нападать на мирных путешественников в двух милях от Мехико и днем.

Валентин ошибался, потому что хотя пеоны действительно имели намерение напасть на них, но охотники сами начали битву, с самого начала сбив с лошадей троих мексиканцев; но пеоны, упрекаемые совестью, не приметили этого тонкого оттенка и считали себя очень счастливыми, что отделались так дешево и смогли спокойно покинуть поле битвы, тогда как опасались быть преданными в руки правосудия своими победителями.

Они рассыпались в извинениях, в уверениях преданности и поспешили убраться, не подняв даже тело своего убитого товарища Царагате, бросив его посреди дороги.

Капатац, делая вид, что сильно страдает от ран, но на самом деле лишь для того, чтобы дать Валентину и его друзьям время укрыться от преследований, потребовал, чтобы возвращение в город произошло, как можно медленнее, так что они только через два часа доехали до отеля генерала.

Как только пеоны скрылись с поля битвы, охотник дал своим товарищам знак ретироваться.

Дон Марсьяль поспешил успокоить дам, которые ни живы ни мертвы сидели в убежище, где их спрятал индеец; он посадил их в карету, не говоря ничего, кроме того, что опасность прошла и остаток путешествия совершится безопасно.

Друзья Валентина напрасно хотели принудить его занять место вместе с дамами в карете, охотник не захотел согласиться, он непременно желал сесть на лошадь и продолжать скакать возле дверцы, уверяя, что в случае новой тревоги — что, впрочем, было невероятно — он может, несмотря на свою сломанную руку, быть полезен своим товарищам.

Те слишком хорошо знали его неумолимую волю и не настаивали долее. Курумилла сел опять на козла, и карета тронулась.

Остальной путь прошел без всяких приключений, через двадцать минут доехали до загородного дома банкира Ралье.

Валентин, не сходя с лошади, простился.

— Как, — сказал ему Ралье, — вы уезжаете, Валентин, не отдохнув ни минуты?

— Я должен ехать, любезный Ралье, — отвечал он, — вы знаете, какие важные причины требуют моего присутствия в Мехико.

— Но вы ранены?

— Со мною Курумилла, он перевяжет мои раны. Не беспокойтесь обо мне; притом я надеюсь скоро вас увидеть. Этот загородный дом, кажется мне, довольно крепок и может устоять против нападения. Есть у вас здесь люди?

— У меня здесь двенадцать слуг и мои два брата.

— Тогда я спокоен, притом дело только об одной ночи, и я думаю, что после урока, данного его людям, дон Себастьян не решится на второе нападение по крайней мере еще несколько дней, тем более что он полагается на успех своего предприятия. Приезжайте ко мне завтра на рассвете.

— Непременно буду.

— Я уезжаю.

— Вы не проститесь с этими дамами?

— Они не знают о моем присутствии, лучше, чтобы они меня не видели. До завтра!

Сделав знак своим спутникам, которые все, считая и Курумиллу — ему дали лошадь — окружили его, Валентин поскакал в Мехико, так мало думая о своей ране, как будто она была царапаной.

Глава XXV

БОЙ БЫКОВ

Вернувшись в отель, капатац не встретил своего господина, чему был очень рад, желая, насколько возможно, замедлить объяснение; он боялся, что несмотря на рану, которую он выставлял с большим старанием, объяснение это не послужит к его выгоде, особенно в деле с таким человеком, как дон Себастьян, проницательный взгляд которого доходил до глубины души и открывал там истину, как бы ни запрятана она была под двойной сетью лжи.

Оставалось только несколько чесов до начала предприятия, затеянного с таким старанием и с такой таинственностью. Дон Себастьян принужден был оставить на время интересы ненависти и любви и заниматься только своим честолюбием; главные заговорщики собрались у полковника Лупо, и были сделаны последние распоряжения.

Хотя президент, по-видимому, ничего не знал о том, что затевалось против него, однако он сделал для завтрашней церемонии некоторые распоряжения, которые не могли не беспокоить людей, интерес которых требовал знать все, и которым обстоятельство, самое ничтожное по значению, весьма естественно, должно было казаться опасным.