Лев Альтмарк - Точка опоры — точка невозврата Страница 49

Бегу до тех пор, пока не валюсь с ног, окончательно обессилев. В глазах мутное и неподвижное жёлтое марево, из которого то выплывают чьи-то неясные лица, то мелькают какие-то картинки, похожие на старые растрескавшиеся фотографии, но разобрать ничего не удаётся. Только бы глотнуть побольше воздуха…

Наверное, я находился какое-то время в забытье, потому что вокруг меня снова мирная и до безумия непривычная тишина. Я лежу на спине, широко раскинув руки, и слушаю, как где-то на верхушках деревьев порхают и щебечут какие-то птицы. Будто нет ничего важнее на свете их суетливого щебетанья…

— Помоги… — доносится до меня хриплый голос, и откуда-то справа шуршит сухая трава.

Приподнимаюсь на четвереньки и вижу, как в нескольких шагах от меня лежит пограничник Алексей.

— Помоги, братишка, — голос его слабеет, а глаза полузакрыты.

Подползаю к нему и осматриваю. Его грудь и плечо в крови, и я не знаю, как ему помочь.

— Эх, был бы тут военврач, он бы подсказал, что нужно сделать, — говорю ему. — Сейчас он отыщется и поможет. Потерпи немного…

— Не отыщется, — шепчет Алексей, — убили его. Сам видел…

— Но кто-то же из оставшихся знает, наверное, как останавливать кровь!

— Никого не осталось — всех там… — Алексей слабеет всё больше, и речь его почти невнятна.

— Как всех?! — ужасаюсь я, и у меня перехватывает дыхание. — А Юда?!

— Его и Михаила я не видел…

Некоторое время сижу около Алексея, потом меня начинает разбирать непонятная злоба на весь этот поганый мир, в котором ничего от тебя не зависит, и ты не можешь распоряжаться ни собой, ни даже своими мыслями, которые полностью порабощает война, будь она проклята…

— Давай мы сейчас поднимемся и пойдём их разыскивать, — пытаюсь бодриться, только не очень-то это получается, — обопрись о моё плечо, а я придержу тебя. Потихоньку куда-нибудь выйдем…

— Ты шутишь? — Алексей открывает глаза и разглядывает меня, будто видит впервые. — Иди один, а я останусь тут. Так хоть ты спасёшься. И меня мучить не будешь… Ну, что стоишь? Иди!.. И ещё, передай привет всем нашим…

— Каким нашим? — недоумеваю я, и вдруг меня пронзает: неужели он о чём-то догадывается?!

Ближе к полудню снова слышу дальний грохот канонады, и иду на него. Но теперь он не такой, как утром, а более уверенный и раскатистый. Но мне нужна не канонада — я ищу младшего лейтенанта Юду.

Лес потихоньку редеет, а вот уже показался берег неширокой, но полноводной реки. Если мне не удастся встретить его здесь, то придётся перебираться на тот берег и разыскивать там. Но я почему-то не сомневаюсь, что он выйдет именно к реке. Ведь Красная Армия ведёт бои именно там за рекой, названия которой я так и не узнал. Да уже и не узнаю…

Удобно располагаюсь среди кустов, и отсюда хороший обзор за большим участком берега. Меня даже начинает клонить в сон от усталости, но я не позволяю себе расслабиться. Не время пока…

А вот и Юда, и с ним неразлучный Михаил. Некоторое время я слежу за ними. Кроме них, никого больше нет. Прав, к сожалению, оказался Алексей, никого в живых не осталось…

Мне хочется почему-то кричать и петь от радости, но я сдерживаюсь, лишь тихо окликаю их. Они подходят и устало опускаются на землю рядом.

— Ну что, — говорит Михаил, — дошли до наших всё-таки. Вон они, там. Отдохнём малость и поплыли на тот берег…

— Нет, — отрицательно мотает головой Юда, — при свете опасно, могут свои же подстрелить. Я почти восемь месяцев в пути, и не хочу, чтобы в последний день…

— Чего же так долго ты был в пути? — ухмыляется Михаил.

— Будто не понимаешь. Сам-то когда первый раз из плена бежал?

Но Михаил не отвечает, а приваливается к гибкому осиновому стволу и закрывает глаза.

— Подождём до темноты, а потом переправимся — снова говорит Юда. — Так надёжней…

Михаил забирает мою телогрейку, накрывается ею, и уже через минуту начинает похрапывать, а мы с Юдой молча сидим и смотрим на реку.

— Хорошо, что мы встретились с тобой, лейтенант, — еле слышно говорю ему.

— Младший лейтенант, — поправляет он меня и вдруг спрашивает: — Кто ты? Мы с тобой раньше где-то встречались?

— Нет. Но мы встретимся через много-много лет…

— Я тебя не понимаю. — Юда удивлённо разглядывает меня, а потом вздыхает. — Давай немного и в самом деле отдохнём, а то вечером…

Так и не закончив фразы, он растягивается на земле и перед тем, как заснуть, сонно бормочет:

— Кого-то ты мне напоминаешь, а кого — так и не вспомню…

Отец… Это мой отец, историю которого я всегда помнил, но мне стоило громадных усилий вытащить её из него.

Не любил он рассказывать о себе, о своём плене, о долгом возвращении домой, о своём ненадёжном попутчике Михаиле, который, чтобы выгородить себя, с лёгкостью наврал особистам, что младший лейтенант-штабист продался гитлеровцам и отпущен к своим, чтобы шпионить и заниматься диверсионной работой. Иначе бы к стенке поставили.

А потом десять лет лагерей — уже своих, бежать из которых было некуда и бессмысленно. Воркутинские угольные шахты, безумная по своей глупой задумке железнодорожная ветка Воркута — Хальмер-Ю… А за пределами этого лагеря другой лагерь, окружённый колючей проволокой и сторожевыми вышками границ Советского Союза…

Мой папа никогда никого не осуждал и никого не винил в своих бедах. Я всегда завидовал ему — его органическому беззлобию, бескорыстному стремлению помочь любому, кому требовалась помощь. Ему это всегда удавалось, а вот мне не очень…

Даже человека, который перечеркнул его жизнь, он никогда не осуждал. Слаб он оказался, говорил папа, когда я ещё мальчонкой, сжимая кулаки и срываясь на крик, твердил о том, что попался бы мне этот Михаил сегодня… И я никогда не забывал этого страшного и несправедливого эпизода его жизни. Даже сегодня, когда убедился, что любой наш поступок всегда находит своё осуждение или поощрение в каких-то высших мирах, мне хотелось свершить собственное правосудие. Взять в руки карающий меч. Восстановить справедливость. Перейти страшную, но неминуемую и вожделенную точку невозврата…

Сижу и сжимаю в руках тяжёлый речной камень. В двух шагах от меня спит мой будущий папа, которому ещё столько предстоит пережить до того, как он впервые возьмём в руки своего новорожденного сына и посмотрит на него своими голубыми глазами, из которых, как мне всегда казалось, струится тёплыми потоками доброта и любовь… Наверное, каждый из нас помнит отцовские глаза и видит в них что-то своё, очень родное и близкое, чего никому из посторонних никогда не увидеть.