Крис Хамфрис - Дракула. Последняя исповедь Страница 49

Калафат была там, накормленная и вычищенная. Завидев его, она радостно замотала головой. В Эдирне князь попросил Мурада дать ему не только солдат, но и эту лошадь. Он ласково гладил ее по золотистой гриве, потом сам надел на нее седло. Влад думал, что все конюхи разбежались, как и гвардейцы, но один все-таки остался. Мальчик лет десяти появился перед ним, выступив из темноты. На глазах его поблескивали слезы, а в руках он держал какой-то сверток.

— Мне сказали, чтобы я отдал это вам, господин, — сказал мальчишка, сунул Владу сверток и убежал.

Влад приподнял угол темной ткани. На ней блеснула лапа дракона, вышитая серебром. Это было знамя отца, а теперь — его собственное. Почти два месяца оно развевалось на башне дворца.

Влад опустился на колени и прямо здесь, в стойле, на соломе, дал себе клятву:

— Во имя всемогущего Господа, которому я поклоняюсь, во имя моего отца, которого я любил при жизни и чту после смерти, во имя Валахии, моей родной земли, которая заслуживает лучшей доли, чем та, которая уготована ей правлением жадных шакалов, хватающих куски то со стола турок, то у венгров! Во имя всего этого и за всю кровь, пролитую нашей семьей, я клянусь в том, что вернусь!

Он сел на Калафат, как обычно, шепотом велел ей трогаться, и туркменская кобыла послушно двинулась в промозглую, дождливую ночь, унося всадника, да и себя саму, навстречу неизвестности.

Часть вторая КНЯЗЬ

ВЛАД ЦЕПЕШ

Я полагаю, что поскольку некоторые очень любят делать то, что им нравится, но боятся, когда так же поступает государь, то мудрому правителю следует полагаться на то, что он может контролировать, чем на то, что он контролировать не может.

Глава двадцатая

ГОДЫ СКИТАНИЙ

Замок Поэнари, 1481 год

До сих пор в зале замка был в основном слышен голос женщины. Он держал всех присутствующих в напряжении, в нем все еще проскальзывало былое очарование, покорявшее даже князей. Оно лишь добавляло привлекательности и без того интригующему повествованию. Монахи записывали ее слова. История, которая раскрылась перед слушателями, захватила и их умы, и саму рассказчицу. Каждый из них рисовал в воображении собственную картину, представлял себе события, исходя из своих требований и желаний.

Все содрогнулись, когда наконец заговорил отшельник. Прежде он лишь время от времени высказывал свои суждения. Людям, собравшимся в этом зале, казалось, что ни единой душе на свете Влад не раскрыл правды о том, что ему пришлось пережить в Токате. Два самых близких к нему человека замечали в его глазах тень ужасных испытаний, но до этого момента никто точно не знал, каковы они были. Когда отшельник говорил, слезы катились по лицам слушателей.

Каждый из них по-своему воспринимал этот рассказ, и у каждого были свои причины внимательно вслушиваться в него. Только тогда, когда повествование о первом коротком правлении Дракулы подошло к концу, все присутствующие позволили себе расслабиться и вспомнили, где они находятся.

Хорвати наконец поднялся и направился к столу. Кардинал поворчал от боли в ногах, отекших от неподвижности, и направился за ним.

Петру дал знак подчиненному, чтобы в исповедальни принесли еще воды и хлеба, а потом присоединился к графу и священнослужителю.

— Неужели все это правда? — спросил он задумчиво.

Граф повернулся к нему.

— А что, собственно, спатар? — ответил он вопросом на вопрос, пережевывая хлеб и козий сыр.

— То, что они сказали. — Взволнованный Петру указал на исповедальни. — То, что Дракула пришел к власти при помощи мусульман? Что он взошел на трон, но не устраивал кровопролития?

— В первый раз он пробыл на троне всего два месяца, — усмехнулся Хорвати. — А на то, чтобы организовать резню, нужно время.

— Но турки?!

— Мы все были связаны с ними, молодой человек. — Кардинал отпил довольно большой глоток вина.

Теперь оно даже нравилось ему. Это вино, конечно, не было похоже на тот мягкий, бархатистый напиток, который производили у него в Урбино, но его жестковатый вкус даже как-то соответствовал окружающей обстановке и рассказам, которые здесь прозвучали и постепенно стали весьма интересны Гримани.

— Что говорили эти деятели греческой церкви в Константинополе перед его падением? Они заявляли, что чалма гораздо больше подойдет святой Софии, чем митра. — Он скривил губы. — Что ж, их желание исполнилось. То, что когда-то считалось величайшим собором христианского мира, теперь мечеть. — Гримани вздохнул. — Все трудности в отношениях двух христианских церквей проистекают из того, что друг друга мы ненавидим ничуть не меньше, чем мусульман, а может быть, даже больше. Мы услышали сегодня слова, которые сказал Влад перед метанием копий на поле для джерида. Это правда. Мы можем соединить наши усилия и захватить Иерусалим, но не способны оставаться вместе достаточно долго, чтобы удержать его.

Он помолчал, снова отпил вина, потом продолжил:

— Нам всегда нужен какой-то особый повод для того, чтобы объединиться.

Граф внимательно смотрел на клирика, стараясь уловить в его словах надежду, столь важную для приверженцев ордена Дракона и для спасения своей собственной души. Ведь они приехали сюда именно для того, чтобы убедить этого человека, который должен был, в свою очередь, повлиять на Папу.

— Возможно, таким поводом послужит орден Дракона, ваше преосвященство? — едва слышно проговорил он, наклонившись к кардиналу.

Гримани вскинул глаза.

— Но Дракула перестал быть марионеткой? — довольно резко прервал их Петру, отвлекшийся от колбасы. — Как этот турецкий педераст, — он с презрением произнес это слово, — превратился в князя Цепеша, стал легендой?

— Если вы слегка успокоитесь, спатар, то мы обязательно услышим об этом, — раздраженно ответил ему граф.

Гримани хранил молчание и только тщательно пережевывал сыр.

Вельможа вздохнул и поспешно продолжил:

— Однако позвольте мне добавить для протокола несколько деталей в жизнеописание Дракулы. Мы ведь не в состоянии слушать рассказ о каждом дне и каждом годе, которые он провел в скитаниях.

Хорвати допил вино, поставил бокал его на стол, вернулся к креслу и сел. Гримани вяло последовал за ним, почесывая голову.

— Скитания, — пробормотал он. — Мы так поняли, что он направился к своему дяде.

Хорвати обернулся к исповедальням и произнес, повысив голос:

— Для протокола.

Писцы немедленно взялись за перья.