Анри де Кок - Гостиница тринадцати повешенных Страница 5

– Совершенно справедливо, сударь.

Пока кучер кое-как исправлял поврежденную сбрую, а барон с помощью Антенора де Ла Пивардьера укладывал багаж в карету, Жан Фише, слуга Паскаля Симеони, отправился за лошадьми, оставленными за утесом, шагах в двухстах или трехстах от того места.

– В дорогу! В дорогу! – прокричал барон.

Но усадив жену, племянника и Ла Пивардьера – он обязан был оказать тому эту любезность, – он уже собирался сесть сам, как вдруг остановился.

– Ах! Черт возьми! – вскричал барон де Ферье, ударив себя по лбу. – Мы и не подумали!..

– О чем, сударь? – вопросили несколько голосов.

– Да о вашей издохшей лошади, господин де Ла Пивардьер… невинной причине всей этой катастрофы… Она все еще лежит поперек дороги…

– Действительно! – воскликнул Антенор, выскакивая из кареты. – Клянусь вечным спасением, я не решусь проехать через труп моего старого друга, Таро!

– Так дело лишь в этом? – промолвил Паскаль Симеони.

И обращаясь к своему слуге, он добавил, указав на лошадь:

– Поди убери!

– Слушаюсь, господин, – только и сказал Жан Фише.

В четыре прыжка он очутился перед старым Таро и, схватив его в охапку, без видимых усилий стащил в ров.

– Каков господин, таков и слуга! – вскричал пораженный барон.

Слуга запрыгнул в седло, и, сопровождаемая двумя всадниками, карета отправилась в путь.

Тогда, и только тогда, два-три легкораненых Босоногих, – но которые благоразумно прикидывались мертвыми, – осмелились приподнять головы и оглядеться. Карета едва уже виднелась вдали.

– Ну-ну, – сказал один из них, грозя кулаком удалявшемуся экипажу, – попадетесь вы в мои лапы, демоны!

– Вот-вот, Трифуль, – воскликнул другой, криво ухмыльнувшись, – настоящие демоны! Но слишком уж крепкие – нам с ними не совладать.

– Почему нет? – проворчал Трифуль и процедил сквозь зубы: – Паскаль Симеони! Жан Фише! Эти два имени я не должен позабыть. Буду помнить их всю жизнь!

Глава IV

Как в замок Флерин явилась женщина в маске и рассказала графине де Шале много странного

Опередим часа на два приезд барона де Ферье с компанией в замок Флерин и войдем, если, читатель, вы нам позволите, в строгого вида небольшой зал, где графиня де Шале обычно проводила большую часть своего времени.

Графиня де Шале, которая пять лет как жила одна, хотя тогда ей и шел уже пятый десяток, за эти годы очень изменилась и постарела. Дело в том, что в последний год сия достойная женщина пережила гораздо больше, чем за предыдущие четыре.

Беспокойство, страдания поглощают время.

В ту минуту, когда мы входим к ней, она стоит на коленях перед аналоем, склонив голову в горячей молитве.

«Господи Всемогущий, – шепчет она, сжимая руки, – Ты ведь знаешь, что он единственное мое утешение в этом мире, единственная моя радость! Он — моя жизнь, моя душа! Боже Всемогущий, сохрани мне мое дитя! Честолюбие увлекло его далеко от родного дома. Пустые удовольствия, суетные увеселения оторвали его от меня! Всесильный Боже, внемли же моленью матери: защити его на всех путях, где за ним не могу следить я! Убереги его от опасности, от несчастья! Именем Твоего Божественного Сына, молю Тебя, сжалься надо мной!»

Молитва, этот чудодейственный бальзам, оживляет упавший дух и придает нам сил. Произнеся последние слова, графиня де Шале подняла свое чело, не столь уже омраченное печалью. Ее глаза, орошенные слезами, этими живыми жемчужинами, исторгнутыми из материнской груди, взглянули на небо уже спокойнее. Там, сквозь тучи, выглянуло солнце… слабый луч, бледный… но все-таки луч!

«Господь услышал меня!» – сказала себе графиня и улыбнулась солнцу.

В эту минуту во дворе замка произошло некое смятение. Возвращенная этим шумом к действительности, мадам де Шале подошла к окну, и глазам ее предстало любопытное зрелище.

Какая-то женщина в престранном костюме черного цвета, с красной оторочкой, красном капюшоном на голове и черной бархатной маске, эта женщина стояла неподвижно посреди двора с поднятой рукой, вытянутой в направлении окна, в котором и появилась владетельница замка.

Позади этой женщины, словно два бульдога, готовые броситься при первом же сигнале, держались два безобразных и отвратительных существа, два карлика, одетых не менее странно, нежели их госпожа, в некую смесь калмыцкого с китайским…

Ничего подобного, как ей помнилось, графиня де Шале никогда прежде не видела.

Между тем прислуга замка – лакеи, садовники, стража, горничные и служанки – толпилась вокруг этого невероятного трио, приставая с вопросами, гомоня и смеясь…

Равнодушная к крику, насмешкам и даже угрозам, женщина продолжала стоять как статуя; карлики застыли в стойке сторожевых псов.

Не в силах сдержать любопытства, графиня де Шале отворила окно.

– В чем дело? – вопросила она. – Кто эта женщина? Чего она хочет?

– Мы уже почти час допрашиваем ее об этом, ваше сиятельство, но не можем добиться ответа, – отвечал Робер Помье, командир стражников. – Она каким-то образом пробралась в замок с этими двумя уродцами и…

– Постойте! – прервала его графиня де Шале и, обратившись к женщине в маске, спросила:

– Что вам нужно, моя милая? Уж мне-то вы ответите?

– За тем, сударыня, я сюда и явилась, – промолвила незнакомка.

– Так вы должны что-то сказать мне?

– Да. Вы молились перед тем, как до ваших ушей донеслись голоса прислуги. Я не ошиблась?

– Нет, не ошиблись.

– Так вот: вашу молитву услышал не только Бог. Я тоже вас услышала, госпожа графиня! И если вы соблаговолите уделить мне десять минут, я вам докажу, что мысль, которая наполняет в этот час вашу душу, не дает покоя и мне! Его счастье! Его спасение! Вы меня понимаете?

– Входите, входите же! – вскричала графиня в крайнем волнении.

И, захлопнув окно, она бросила старшей горничной, которая прибежала на звон колокольчика:

– Женевьева… скорее, скорее введите ко мне эту женщину!

Тем временем, сказав несколько слов на непонятном наречии своим карликам, которые склонили головы и уселись на корточки, спиной к спине, посреди двора, женщина в маске величественной походкой направилась к крыльцу, не обращая внимания на окружавшую ее челядь, которая, впрочем, поспешила расступиться, давая ей пройти.

Проведенная Женевьевой в комнату госпожи де Шале, которая сидела у пылавшего камина, незнакомка, почтительно поклонившись, застыла в ожидании вопросов хозяйки замка.

Графиня между тем внимательно рассматривала эту женщину, молодую и красивую, судя по гибкости ее стана, изяществу ее рук, свежести рта и подбородка, коих не скрывала маска.

– Что это – обычай вашей страны, – сказала наконец мадам де Шале, скорее с удивлением, чем со строгостью, – оставаться в маске в присутствии той особы, у которой вы просили свидания?

Незнакомка покачала головой.

– Нет, госпожа графиня, – произнесла она. – В моей стране, как и во Франции, не принято оставаться в маске, но вы извините странность моего поведения, когда я объясню вам, в чем дело: я дала обет не снимать маски до тех пор, пока не буду иметь или успех… или полнейшую неудачу в том предприятии, в котором заключается вся моя жизнь.

Незнакомка произнесла эти слова тоном столь торжественным, что графиня внутренне содрогнулась, словно предчувствуя, что есть в этом нечто такое, что имеет отношение и к ней самой.

– Довольно, – сказала она. – Любой обет заслуживает уважения. Хотя, признаюсь, подобная ситуация мне немного неприятна, я все же не стану настаивать на том, чтобы вы явили мне свое лицо, сударыня… вы, в сердце которой – вы сами это только что сказали – живет та же мысль, что бередит мне душу… вы – это тоже ваши слова, – которая услышали ту мольбу, с какой я обращалась к Богу.

– Вы молились о вашем сыне, Анри де Шале, не так ли, сударыня? Не просили ли вы Бога защитить вашего горячо любимого сына, позаботиться о нем и о его счастье?

– Да. Кому же, как не матери, просить небеса за сына?.. Но вы, сударыня, какие причины имеете вы для того, чтобы подобная молитва была также и вашей.

Женщина в маске жестом остановила собеседницу.

– Избавьте меня от объяснений по этому поводу, госпожа графиня, – сказала она. – Есть такого рода признания, которые обжигают уста говорящих и уши слушающих. К тому же что вам до причины, которая мной движет? Вы меня не знаете… и, возможно… увы!.. никогда не узнаете. Нет-нет, я пришла сюда не для того, чтобы говорить о себе… но о нем… Ему угрожает опасность.

– Опасность?

– Вы в этом сомневаетесь? Вы, которая каждый день, каждую минуту боитесь получить какое-нибудь роковое известие?

– Роковое известие?

– Да, бог ты мой, да – роковое известие. Чем выше стоит человек, тем более следует опасаться его падения. За маленького, пресмыкающего во тьме, бояться нечего. Но за большого… который гордо шествует при блеске солнечного сияния… что с ним станется, если случайно… по несчастию… это сияние его оставит? А вам должно быть известно, сударыня – подобные случаи еще свежи в памяти, – что солнце… в особенности во Франции… крайне непостоянно. Вчера оно освещало того из своих любимцев, которого уже завтра безжалостно покинет! Хорошо еще, если оно просто отвернется от него! Но чаще случается, что тьма, в которую оно его бросает, есть тьма могилы.