Луиза Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII Страница 5

И, будто бы полная страдания, леди Джейн рухнула к ногам Екатерины и зарылась головой в складках ее платья.

Екатерина наклонилась к ней, чтобы поднять ее и прижать к своему сердцу. Вдруг она вздрогнула, и смертельная бледность покрыла ее лицо.

– Король! – шепнула она. – Король идет сюда!

III

Король Генрих VIII

Екатерина не ошиблась. Дверь открылась, и на пороге показался обер-гофмаршал с золотым посохом в руках.

– Его величество король! – шепнул он торжественным, серьезным тоном, наполнившим Екатерину тайным ужасом, словно в этих словах для нее внезапно прозвучал смертный приговор.

Но она заставила себя улыбнуться и приблизилась к двери, чтобы встретить короля.

Теперь послышался громовый грохот, и по гладко выструганному полу зала покатился большой, посаженный на колеса стул, в который вместо лошадей были запряжены люди. С тонким льстивым умыслом этот стул был сделан в виде триумфального сиденья древних победоносных римских цезарей, чтобы при прогулках по залам в этом экипаже доставлять королю приятную иллюзию, будто он совершает триумфальную поездку и к трону цезарей его приковывает совсем не тяжесть его жирных членов. Король Генрих VIII охотно верил льстивому обману кресла и придворных, и, когда в залитой золотом зале видел в венецианских зеркалах свой образ отраженным тысячею изображений, он с удовольствием погружался в грезы триумфатора и совершенно забывал, что этому стулу он обязан не величием подвигов, а грузностью тела.

Эта отвратительная гора мяса, целиком заполнявшая колоссальный стул, эта куча говядины, облаченная в пурпур, эта обрюзгшая, бесформенная фигура была Генрихом Восьмым, королем «счастливой Англии». Но на этой бесформенной груди была еще и голова!

Последняя была полна мрачными, гневными мыслями, а сердце томилось жаждой кровавых, зловещих зрелищ. Хотя необъятное тело и было приковано к стулу своей громоздкостью, однако его дух не отдыхал никогда и вечно хищным коршуном носился над головами подданных, чтобы наметить себе невинную голубку, на которую он мог бы броситься с когтями, выпить ее кровь и вырвать сердце, чтобы возложить его трепещущим и горячим на алтарь своего кровожадного бога.

Стул короля остановился, и Екатерина со смеющимся лицом поспешила к нему, чтобы помочь своему царственному супругу вылезть.

Генрих приветствовал ее милостивым кивком головы и отверг помощь прислуживавших пажей.

– Отойдите! – сказал он им. – Отойдите прочь! Здесь мне должна протянуть руку помощи одна только Екатерина, чтобы с улыбкой радости ввести в брачный покой! Идите, мы чувствуем себя сегодня юными и сильными, словно в самые счастливые и прекрасные дни прошлого, и молодая королева должна увидеть, что ее ласки добивается не расслабленный годами старец, а сильный, помолодевший от любви муж! Не подумай, Кэт, что я воспользовался этим стулом по слабости. Нет, это произошло потому, что, тоскуя и страстно желая тебя, я хотел увидать тебя как можно скорее! – Он, улыбаясь, поцеловал супругу в лоб и, слегка опираясь на ее руку, легко слез со стула. – Убирайтесь теперь с этим экипажем, убирайтесь все! – сказал он. – Мы хотим остаться наедине с этой юной, прекрасной женщиной, которую господа епископы отдали сегодня нам в собственность!

Следуя знаку руки короля, вся блестящая свита удалилась, и Екатерина осталась наедине с супругом. Ее сердце билось так бешено, что губы дрожали и грудь бурным валом вздымалась под платьем.

Генрих видел это и улыбался, но то была холодная, мрачная улыбка, от которой Екатерина побледнела.

«Даже в любви его не покидает улыбка тирана! – подумала она. – Быть может, еще только вчера он с этой же самой улыбкой, с которой теперь хочет признаться мне в любви, подписал чей-нибудь смертный приговор или сделает это завтра же».

– Любишь ли ты меня, Кэт? – внезапно спросил король, смотревший до того времени на жену с молчаливым раздумьем. – Скажи, Кэт, любишь ли ты меня?

Он пытливо посмотрел ей в глаза, как будто желая проникнуть в самую душу.

Екатерина выдержала его взгляд и не отвела своего взора. Она чувствовала, что этот момент является решающим и должен отразиться на всем ее будущем, и уверенность в этом давала ей особенную энергию и твердость.

Теперь она была уже не робкой, дрожащей девушкой, но решительной, смелой женщиной, готовой бороться с судьбой за свое величие и блеск.

– Любишь ли ты меня, Кэт? – переспросил ее король, и его высокое чело слегка омрачилось.

– Не знаю! – ответила Екатерина с улыбкой, очаровавшей короля, так как в ней было столько пленительной кокетливой грации, столько задорной стыдливости!

– Ты не знаешь этого? – с удивлением повторил Генрих. – Ну, клянусь Божьей Матерью, первый раз в моей жизни женщина решается дать мне подобный ответ! Ты – храбрая женщина, Кэт, и я хвалю тебя, что ты решаешься ответить мне таким образом. Я люблю храбрость, так как редко встречаю ее в других. Ведь все дрожат предо мной, Кэт, все! Все знают, что я не отступлю пред кровопролитием и что в твердом сознании королевской власти и долга я так же спокойно подпишу смертный приговор, как и любовное письмо.

– О, вы – великий король! – пробормотала Екатерина.

Генрих не обратил внимания на ее слова. Он углубился в самосозерцание, которому отдавался с удовольствием, непрестанно утверждаясь в своем величии и великолепии.

– Да, – продолжал он, и его глаза, бывшие, несмотря на ожирение, очень большими, засветились ярким пламенем. – Да, все дрожат предо мной, потому что знают меня за строгого и справедливого короля, не щадящего своей собственной крови, когда дело идет о том, чтобы карать и предупреждать преступления и наказывать преступника, не разбирая того, насколько близко стоит он к королевскому трону. Поэтому берегись, Кэт, берегись! Ты видишь во мне Божьего мстителя, судью людей! Короли носят пурпур не потому, что он красив и ярок, а потому, что он красен, как кровь, и потому, что предвечное право королей – проливать кровь преступных подданных, чтобы человеческие прегрешения не оставались неотмщенными. Только так понимаю я свою власть, и так я буду проводить ее вплоть до конца своих дней. Не правом миловать, а правом карать отличаются властители от других, более низко стоящих людей. На устах короля должен вечно дрожать Божий гром, и словно молния должен низвергаться гнев короля на главу виновного.

– Но ведь Господь – не только Бог гнева, но и Бог сострадания и прощения, – сказала Екатерина, стыдливо и застенчиво опуская голову на плечо короля.

– В том-то и заключается преимущество Бога пред королями, что Он может давать место жалости и милосердию там, где мы, короли, можем только карать и казнить. Ведь должно же быть нечто, что делает Бога более великим и мощным, чем короли! Но что я вижу, Кэт? Ты дрожишь, и на твоем милом личике исчезла ласковая улыбка? О, не бойся меня, Кэт! Будь всегда правдива со мной, тогда я постоянно буду любить тебя и ты будешь в полной безопасности. А теперь, Кэт, объясни, как это ты не знаешь, любишь меня или нет?

– Я не знаю этого, ваше величество. Да и как мне знать и называть каким-либо именем то, что совершенно мне незнакомо?

– Так ты никогда не любила, Кэт? – спросил король с выражением радости.

– Никогда! Отец обращался со мной очень дурно, и я не могла чувствовать к нему ничего, кроме ужаса и страха!

– А супруга, Кэт? Того человека, который был моим предшественником в обладании тобою, разве ты не любила?

– Супруг? – раздумчиво спросила она. – Правда, отец продал меня лорду Невиллю, и, когда священник соединил наши руки, люди стали называть меня его женой. Но он отлично знал, что я не любила его, да ему этого и не нужно было. Ему нужна была не женщина, а сиделка. Лорд дал мне свое имя, как его дает отец своей дочери, и я была для него только дочерью, верной, послушной дочерью, которая с радостью исполняла все свои обязанности и ухаживала за ним вплоть до самой его смерти.

– Ну а после его смерти, дитя? Ведь с того дня протекли годы, Кэт! Ну скажи, умоляю тебя, Кэт, скажи правду, только самую чистую правду! Разве ты ни разу не любила после смерти твоего мужа?

Король смотрел на жену с видимым страхом и с громадным напряжением искал ответа в ее взоре. Но она не отвела от него своих глаз и сказала ему с очаровательной улыбкой:

– О, еще до недавнего времени, еще несколько недель тому назад я частенько плакала над собой в отчаянии от одиночества и холода моего существования. Мне так хотелось вскрыть свою грудь и поискать там, где же потерялось сердце, которое оставалось равнодушным и холодным и не выдавало мне горячим биением своего существования. О, ваше величество, я тосковала над собой и в своей безумной торопливости уже роптала на небеса, лишившие меня благороднейшего преимущества женщины, а именно: прекраснейшего права и способности любить!

– Ты говоришь, Кэт, что это было с тобой вплоть до недавнего времени? – с испугом спросил король.