Ольга Елисеева - Без права на награду Страница 5

С холма хорошо просматривался правый берег Двины, река делала большой изгиб, обнимая подобие деревянной крепости. Возможно, прусский генерал Фуль, разработавший накануне войны эту позицию, держал в уме римские лагеря. Неудачный опыт. Три моста, переброшенные через реку в тылу, служили единственным средством к отступлению. Перерезав их, враг мог целиком окружить армию и раздавить, используя численное превосходство.

Сколько было сказано о Дриссе обидного! И справедливого с любой точки зрения.

Уже подходя к огромной штабной палатке, холщовую крышу которой колебал ветер, полковник услышал навязшие в зубах разговоры:

– Местность командует лагерем, а не он ею.

– Мы преграждаем путь неприятелю или освобождаем его?

– При нашей малочисленности Бонапарт просто обойдет Дриссу, переправится через Двину и вклинится в глубь империи. А мы пальцем не сможем пошевелить.

Наконец, чей-то уверенный голос сказал:

– Это или глупость, или предательство. Выбирайте любой ответ.

«Каково смело говорят, – подумал Александр Христофорович. – Напугать, что ли?»

Он сунул голову в палатку:

– Господа, не стоит забывать, что стены вашего жилища из тряпки.

На него воззрились весьма неприязненно, а, разглядев знаки различия, нехотя начали вставать с мест и оправлять ремни.

– Вы что же, одобряете Дрисский лагерь? – осмелился спросить один из адъютантов.

– Ни на минуту.

– Тогда почему…

Александр Христофорович остановил болтуна жестом.

– Я давно служу Его Императорскому Величеству и знаю, что государь ничего не делает без причин. Вы видели господина Фуля? Если даже на мой взгляд, он – педант недалекого ума, то каков же на взгляд человека гораздо талантливее и образованнее меня?

Этот неотразимый аргумент не возымел действия. Собеседники не были готовы признать императора талантливее или образованнее их самих. Но к полковнику худо-бедно расположились и даже осведомились:

– Чем можем служить?

– Я ищу князя Волконского. Он должен был вернуться от Багратиона, из Велижа.

– Серж! – развязно позвал кто-то. – Бюхна!

Гостю не понравилось выражение презрительного превосходства, отразившееся на лицах офицеров.

– Где тебя черти носят! Спит! Как приехал, глаз не продирал!

Не желая вызывать новых непочтительных реплик в адрес своего спасителя, Бенкендорф решительно двинулся через палатку и в дальнем углу увидел Сергея, лежавшего на попоне. Под головой у того, как у воителя времен Святослава, было седло. Сапоги с ног не удосужился снять даже денщик.

– Это безобразие, – тихо сказал Шурка, и, сев на пол рядом с курьером, положил ему руку на плечо. Он не думал будить Волконского, но одного шороха оказалось достаточно. Серж вздрогнул и мигом открыл глаза.

– Вы?

– Простите, я не хотел…

– Как ваш синяк?

Оба посмотрели друг на друга и начали смеяться. Без всякого повода.

– Выйдем?

Серж сладко зевнул и поднялся.

– Мне снова куда-то ехать?

– Вы от меня решили принимать приказания?

Давясь беспричинным хохотом, они выбрались на улицу, провожаемые самыми неодобрительными взглядами товарищей.

– Что это за прозвище? Бюхна?

Серж пожал плечами.

– Не помню… Они как-то потешались надо мною, и прилипло.

Бенкендорф сощурился.

– Почему вы позволяете так обращаться с собой?

Этот вопрос привел князя в замешательство. Он сам не понимал. Так сложилось. Вышло. С детства. Из дома. Из пансиона. Из полка.

– Вы не знаете, – замялся Серж. – Ну, конечно… Если бы знали, не пришли…

Александр Христофорович не понял, но на всякий случай сделал сочувственное лицо: мало ли какие у людей неприятности.

Волконский смутился еще больше.

– Я не совсем… Как бы это сказать…

– Он у нас придурок! – раздался из палатки чей-то раздраженный голос.

Бенкендорф вскипел.

– Это, конечно, ваше дело, – заявил он Сержу. – Но я бы не стерпел. Я видел, вас в деле. Мысли не допускаю, что вы боитесь.

– Но они говорят правду…

Полковник понял, что судьба свела его с очень особенным человеком, кротость которого равнялась глупости, а глупость храбрости. Им следовало руководить.

– В военное время дуэли невозможны. Сейчас же пойдите и врежьте этому козлу в зубы.

Серж немедленно встал, вернулся в палатку, и через секунду оттуда послышался грохот. Брань. Удивленные крики. Стук опрокинутых ружейных козел. И наконец через откинутый полог на улицу вылетел один из особо наглых адъютантов, не понравившийся Бенкендорфу с первой минуты. Именно он сомневался в таланте и образовании государя.

– Вы довольны? – простодушно осведомился Серж.

– А вы?

По лицу Волконского было видно: очень.

– Отчего же сразу не разобрались с ним?

Бюхна вздохнул.

– Они правы. Я едва терпим. У меня… наплывы.

Что за «наплывы» одолевали товарища? И почему тот стыдился их, не стыдясь ужасных, порой чудовищных вещей, посредством которых боролся с личным бедствием? Всего этого Шурка в тот момент не знал. А узнав позднее, посчитал ниже своего достоинства прервать дружбу. Подумаешь – отец сумасшедший. Ну, почти. Служил, женился, в ус не дул. А что у детей теперь голова не в порядке – не его печаль!

Впрочем, Серж получил не просто хорошее – блестящее образование. Он болел ботаникой и бился об заклад, что на вечной мерзлоте можно вырастить арбузы. Разве не дурак? Это утверждение, коего молодой Волконский держался твердо, точно защищал редут, и послужило первой причиной издевок. А уж потом поехало…

Ибо взглядов своих Бюхна не скрывал. И они, все как один, шли вразрез с общепринятыми. Календарь у нас неточный, бабы не зачинают во время течки, солнце на полюсе стоит полгода, не садясь… К счастью, политики дело пока не касалось. И Шурка посчитал болтовню приятеля безобидной.

Их сблизила курьерская служба. Они мотались, как нитки, сшивая две армии. И оба неизменно проскакивали. Уже полштаба выкосило. Уже полегли те, первые, зубоскалы. Теперь не имело смысла держать на них зла. А двое вестовых все ездили и ездили, встречаясь на дороге и передавая друг другу то краюшку хлеба, то фляжку водки. Но чаще сообщая, что там-то и там-то проехать уже нельзя.

Когда у Платова, старого Шуркиного командира[14], в арьергарде разгорелось дело с поляками, Александр Христофорович как раз прискакал с очередным пакетом к Багратиону. Не выдержал, пристал к казакам и был очень доволен первым разгромом противника. А нечего нас преследовать! Копыта срежем!

Возвращаться пришлось через Бобруйск, Могилев и Полоцк, давать большой крюк и в конце концов опять очутиться в Дрисском лагере. У коновязи полковник заметил знакомую фигуру. Серж мотался от штабной избы и обратно, имея крайне встревоженный вид.

– Чего не спим?

Волконский смешался и промямлил что-то невразумительное. Ему стыдно было признаться, что он волновался. Об успехе Платова уже донесли. Но были и убитые.

– Давайте условимся, – сказал Александр Христофорович. – На все плевать. Спите, когда сможете.

Серж закивал.

В Витебске Шурка видел безобразную сцену. Он привез пакеты от Багратиона, который у себя в ставке метался и кричал, что надо давать решительное сражение. А так уходить – подло!

С командующим Второй армии были согласны все. Но пока только у солдат и младших офицеров язык поворачивался открыто выкрикивать в спину проезжавшему Барклаю де Толли: «Дармоед! Предатель! Немец! Пошел прочь!»

Войска грозили выйти из повиновения. А император – очень мило – ускакал в Москву: разбирайтесь сами. Как выйдет.

Вышло чудовищно.

Александр Христофорович доставил почту. Получил холодно-поощрительные слова в штабе де Толли, где, и правда, вертелись одни немцы. Мельком увидел Михаила Богдановича в просвете двери – огромный лысый череп и сморщенное от бессонницы лицо – и думал было уходить, как в сенях столкнулся с целой толпой высоких чинов.

Ею предводил разгоряченный донельзя великий князь Константин Павлович. Которого, бог весть почему, считали знатоком военного дела – в юности он совершил с Суворовым Итальянский поход и без подметки прошел через Альпы. Большая заслуга! Если учесть, что остальные сделали то же самое. Иные босиком.

За Константином валил цвет армии – Раевский, Ермолов, Милорадович. Любимцы войск. Отцы-командиры.

Замыкал шествие прискакавший с большим риском для себя и для Второй армии Багратион. Вот уж кого Александр Христофорович не чаял здесь увидеть – только расстались и на тебе! Курьер бочком протиснулся мимо блестевшей золотом орды генералов и по стенке выполз в сени. Но уже оттуда услышал:

– Я не могу больше приказывать людям отступать!

Раевский имел полное право говорить так. Он только что выдержал тяжелейший бой под Могилевом, прикрывая переправу войск Багратиона через Днепр.

– Ведь вы недавно дрались, – холодно возразил командующий. Но его слова вызвали только взрыв негодования.