Виктор Егоров - Конец – молчание Страница 5

Варгасов вытащил из внутреннего кармана пиджака увесистую пачку денег.

– Да-а-а… Представляю, как ты здесь кутил! Навалился на мороженое, сознавайся?

Сергей Васильевич знал давнюю слабость своего подчиненного, поэтому и проехался легонько на этот счет.

– Ну, я пошутил, пошутил, не сердись…

– Да я не сержусь. Как у нас дома? Всего два месяца отсутствовал, а словно вечность прошла… Миша успел в отпуске побывать? Собирался в августе в Крым.

– Успел… Вернулся негритосом. Без конца повторяет: «Полюбите нас черненькими. Беленькими нас каждый полюбит!»

– А еще что новенького?

– Что еще? – задумался Горин. – У нас новая секретарша: Вероника Юрьевна. Прасковьюшку без тебя проводили на пенсию. А эта – вдова нашего товарища. Ты его не застал… Интеллигентная женщина. Давно просилась к нам: ей хотелось в те стены, где работал муж. Да все места не было… Когда освободилось это, ее пригласили. Мы думали, не согласится – человек все же с высшим образованием. Она пошла. Знаешь, это просто находка! Печатает вслепую, не то что наша ветеранша – двумя пальцами. Стенографию знает, языки…

Горин взглянул на часы и заторопился:

– Давай прощаться, дружок! У меня скоро поезд.

– Да, пора… Но до чего неохота!

– Потерпи немного… Закончишь панские дела – и в Москву!

– А надо бы – в Берлин. Все я вам испортил…

– Не говори ерунду! При чем тут ты? От подобных вещей никто не застрахован. Знаешь, пока я тут тебя слушал, появилась у меня одна мыслишка… Может, пойдешь «околотошным путем»…

– Каким, каким? – оживился Дима. – Такого я еще не слышал!

– Окольным, очевидно, если я правильно понял своего соседа Закуренкова… Что это тебя так развеселило?

Горин с улыбкой глядел на Диму, который, словно ребенок, зашелся в смехе, и снисходительно качал головой: ладно, пусть человек немного расслабится. Он подождал, пока Дима кончит смеяться, разлохматил и без того непривычно растрепанного Варгасова, потом нахлобучил ему на голову шляпу.

– Все. Пора. Приспосабливай получше свое шлямпомпо и вытряхивайся. С удовольствием подвез бы тебя, но ни к чему… Ты теперь богатый, такси наймешь, если пёхом не охота. Значит, о связи мы договорились. Москвичам от тебя, естественно, приветы. Ну, не унывай, дружище!

Черная «эмка», развернувшись, обдала теплой пылью одинокую фигуру, застывшую на краю щербатого тротуара. И вскоре ее багряные огоньки уже исчезли из виду.

Дима постоял немного, присматриваясь, не привлекли ли они чьего-либо внимания. Потом, убедившись, что вокруг спокойно, направился к центру города.

Улица Воровского, которую все по-старому называли Крещатиком, была великолепна. Щедро освещенные витрины под полосатыми тентами с фестончиками, разноцветные зонтики продавщиц газированной воды, толпы нарядных киевлян – шелковистые мужские чесучовые костюмы ничуть не уступали дамским туалетам из файдешина или креп-жоржета.

Варгасов медленно шел по скверу, лавируя между гуляющими и вытирая время от времени платком мокрое лицо. Потом все-таки не выдержал, подошел к мороженщице:

– Пожалуйста, эскимо…

– Это ж вам на один зуб! Возьмите парочку… – Женщина уже держала за деревянные хвостики две порции. В ту же секунду Диму прошиб холодный пот, и все поплыло перед глазами: улыбающееся лицо мороженщицы, ее бело-голубой ящик, висящий спереди на широком ремне, два запотевших цилиндрика…

Пробормотав что-то невнятное, Дима еле добрался до ближайшей скамейки. Продавщица проводила его встревоженным взглядом: «Надо же, что жара с людьми делает! Молодым – и то плохо…»

А Варгасов, откинувшись на изогнутую спинку и обмахиваясь оставленной кем-то газетой, проклинал себя…

…Почти семь лет он не покупал эскимо, хотя всегда любил его, не мог себя перебороть. Все, что угодно, только не эскимо! Стоило ему увидеть на лотке или у кого-то в руках небольшие тюбики, все тотчас же всплывало в памяти… А тут вдруг сам попросил! Видно, в голове застряла реплика Горина насчет кутежа… Решил сэкономить, дурак!

Дима обнаружил, что держит в руках местную «Вечерку». Скользнул взглядом по строчкам… «Вторая пятилетка так же, как предыдущая, выполнена досрочно, к первому апреля тридцать седьмого года, за четыре года и три месяца… В этом году валовая продукция крупной промышленности увеличилась по предварительным подсчетам более чем в два раза по сравнению с тридцать вторым годом, и в восемь раз – по сравнению с тринадцатым…»

И снова Варгасову стало не по себе. Царапнуло за больное, не заживающее. «По сравнению с тринадцатым…»

…Мерзкий парнишка, типичная жаба, за что и получил длинное прозвище «Бре-ке-ке-ке», или попросту «Лягушонок», на вопрос учительницы, что было в России в той или иной отрасли промышленности до тринадцатого года, поворачивает к Варгасову свое конопатое одутловатое лицо и квакает:

– Хорошо было, Антонина Романовна! Этот буржуй еще не народился. Слышишь, швейцарец?

Бре-ке-ке-ке никак не мог смириться с белоснежными варгасовскими носовыми платками, с необычной курткой с молнией и массой карманов, что сшила мать своими руками, с брюками-гольф. А главное, с пятерками нового ученика, о которых довольно тупой Лягушонок и мечтать не смел!

Дима – один из класса – родился в тринадцатом году, остальные – в четырнадцатом. Формально он считался старше соклассников на целый год. А на самом деле был старше или на несколько месяцев, или на несколько дней. Но это все же давало Лягушонку основание без конца «подковыривать» Варгасова и веселить тех, кому достаточно было показать палец, вроде Диминой соседки по парте, остроносенькой Аллочки.

А Маринка Мятельская никогда не смеялась, когда Бре-ке-ке-ке паясничал. Как-то раз она повернулась к нему, больно щелкнула по лбу и сказала так спокойно, что даже самые смешливые угомонились:

– Нет, плохо было до тринадцатого года! Варгасов еще «не народился», но ты, Бре-ке-ке-ке, уже был в проекте… Большой подарок мыслящему человечеству!

Тогда, в восьмом классе, Дима впервые обратил внимание на примерную ученицу, сидевшую за первой партой. Увидел ее густые каштановые волосы до плеч, непослушную косую челку, то и дело спадавшую на глаза – Марина все время пыталась сдуть ее, выпячивая нижнюю губу, – большие синие глаза в темных, каких-то многослойных ресницах, немного несимметричную улыбку: левый уголок крупноватого рта всегда оказывался чуть выше правого…

Мятельская, дочь крупного хозяйственного руководителя, одевалась очень скромно – не по возможностям семьи. Хотя какая там семья? Отец всегда приходил за полночь, прокуренный и вымотанный до предела. Мать, занятая партийной работой, не интересовалась не только тем, как и во что одета дочь, но и ее школьными делами. Лишь маленькая, усохшая с годами бабуленька, трудолюбивая как пчела, скрепляла эту «ячейку», вносила в нее уют и тепло. Это был единственный человек в доме, с кем Марина могла словом перемолвиться.