Кирилл Кириллов - Земля ягуара Страница 5

Он погрузился в лабиринт кривых вертлявых улочек, стараясь не очень отклоняться от выбранного направления. Здесь, вдали от центра, приходилось смотреть под ноги особенно внимательно. Горожане не брезговали выбрасывать прямо на мостовую очистки, объедки и содержимое ночных горшков.

За земляным валом, уставленным связками заостренных кольев, город заканчивался. Нескончаемым потоком шли в столицу груженые телеги, обшарпанные кареты, ехали богато одетые всадники, ремесленники со связками инструментов, пейзане с плодами, выращенными на своих огородах. За ворота вытекал узенький ручеек людей – ограбленных, проигравшихся в кости, упившихся генуэзской водкой, оставшихся без денег и даже сапог. Были здесь и другие серые угрюмые личности, не сумевшие найти своего места в богатой, но неласковой столице.

Сверху, с земляного вала на путников сурово взирали черными глазами две небольшие цельнолитые бомбарды. В воротах толкалось десятка два стражников, разномастно одетых, с бердышами и копьями наперевес. Иногда они останавливали кого-нибудь из путников и устраивали ему пристрастный досмотр, в ходе которого у обыскиваемого что-нибудь да пропадало – пара беличьих шкурок, монеты или съестной припас. Чаще люди покорно принимали свою участь, но иногда кто-нибудь по неопытности или горячности начинал скандалить. Тогда его отводили в сторону и показательно били. Ногами. В назидание остальным.

Поскольку уходящие оборванцы стражу абсолютно не интересовали, мальчик без приключений выскользнул за городскую черту и ускорил шаг. Солнце перевалило за полдень, а в город нужно вернуться до того, как закроют ворота, иначе он просто замерзнет где-нибудь в снегу.

За пригнутыми к земле, но не срубленными деревьями – на Руси это называлось «засеки», – в которых запуталась бы не только татарская конница, но и германская пехота, начинались загородные усадьбы. Это были настоящие крепости, способные выдержать и яростный приступ, и длительную осаду. Дворы были обнесены каменными или деревянными стенами с узкими бойницами и небольшими стрелковыми башенками по углам. Ворота закрывали деревянные створки, обитые бронзой или медью. Над стенами виднелись добротные крыши, колыхались на промозглом ветру голые яблоневые ветви и лениво порыкивали сытые волкодавы. За особняками справа и слева от дороги потянулись распаханные поля, а за ними терял последние листья мрачный лес.

Мальчик свернул с многолюдного тракта на разъезженный проселок и двинулся к заветной поляне.

Большие черные птицы скакали по полю, поблескивая иссиня-черными перьями и то и дело оглядываясь на него круглыми зеркальными глазами. Иногда они, как курицы, принимались раскапывать землю крепкими клювами и голенастыми лапами, доставая из нее то вяло извивающихся червяков, то молодые светло-зеленые побеги, похожие на пшеничные. Мальчик еще раз удивился глупости местных варваров. Зачем засевать пшеницу в преддверии холодов, ведь ростки неминуемо замерзнут? Хотя… Ведь не совсем же они locos[8], наверное? Есть в этом какой-то смысл? Надо будет спросить папу.

Вот и то самое место. С одной стороны – небольшой лесок, с другой – склон, поросший густым кустарником. Наверное, там и стояла бомбарда, выпустившая заряд, который смел с козел кучера и одного из ветеранов-охранников. Вот отсюда на растерянных путников набросились злобные люди с топорами в руках. Видение пришло помимо воли.

Что-то громыхнуло. От страшного удара карета заходила ходуном. Передняя стенка с хрустом вывернулась внутрь, каменный шар размером с головку младенца закрутился на полу, наматывая на себя обивку. Брызнуло водопадом осколков венецианское зеркало. Заполошно заржала лошадь. Еще раз громыхнуло, и карета, подпрыгнув, как раненый кабан, припала на передние колеса. С треском рухнул карниз тяжелой бархатной портьеры. Ременные рессоры заскрипели под чьей-то тяжестью. По крыше загрохотало, посыпались в грязь дорожные сумы, укрепленные наверху. Тяжелое дыхание, натужные хрипы, вскрики, глухие удары и звон стали о сталь слились в рев, разрывающий голову.

Разнеся в мелкие брызги слюдяное оконце, внутрь просунулась огромная волосатая ручища. Короткие вымазанные кровью пальцы зашарили по стенам, разрывая ногтями голубую атласную обивку, обрывая полки и сбрасывая с крючков теплые плащи, подбитые мехом.

Мальчик вздрогнул, отогнал от себя страшное видение, приблизился к обгорелому остову и заглянул внутрь. За ночь кто-то успел ободрать всю обивку, выставив на обозрение стыдливо желтеющие стены кареты. Мародеры сняли с нее колеса, двери, оторвали все латунные детали и даже унесли позолоченные завитки, приделанные по краю крыши.

«Тишина-то какая, – подумалось ему. – Даже птицы молчат. Странно. Вроде недавно пели, а сейчас молчат. Неужели они грустят вместе со мной?»

На пригорке за кустами лежали двое мужчин. Один, угрюмый, с цепким взглядом, еще совсем недавно изображавший из себя торговца пряниками, оторвал от глаз заграничную подзорную трубу и повернулся к другому – мускулистому, с тяжелыми надбровными дугами и узкими щелочками глаз.

– Ребенок тут. Теперь бы мать дождаться.

– А ты уверен, что она сюда придет? – спросил мускулистый.

– А где ей еще искать такого сообразительного сына? Только здесь.

– Думаешь, она его ищет?

– А ты бы не стал свое дитятко искать? – спросил угрюмый. – Хотя… Ты бы не стал.

– А зачем нам малец-то? – тихо спросил второй. – Давай его пристрелим. Я прямо отсюда могу. – Он любовно погладил ложе большого самострела со спущенной тетивой и толстой короткой стрелой, уложенной в специальную канавку. – Или ножичком… Мочи уже нет за ним таскаться. Меня баба уже достала совсем, чума иерихонская…

– Труба, – поправил его угрюмый.

– Что? А. Ну да. Замучила, говорю. Дома, мол, тебя не бывает. Небось, к девкам ходишь, говорит.

– А что, не ходишь? – спросил угрюмый.

– Да хожу, но дело-то не в этом совсем. Все время ведь за ним ходим. Вчера, позавчера, третьего дня! Затемно в дом вваливаюсь, так она…

– Тихо! – оборвал его угрюмый. – Едет кто-то.

В лесу глухо застучали подковы.

Мускулистый человек ухватился за тетиву и, вздувая на шее жилы, потянул ее на себя. Скрипнул взведенный курок.

– Если она не одна, то, как только с сыном обниматься начнет и обо всем забудет, вали охрану. Да живо. Чтоб пока одна стрела летит, другая уже на изготовку была. А я по кустам бегом, поближе. – Он понянчил в ладони рукоять длинного тяжелого клинка. – А если одна, цель в коня.

– Не одна. Слышь, лошадей сколько?