Патрик Вебер - Викинги Страница 5

— Рассказывайте, — ответил он. — Я не боюсь.

— Я работаю на отряд Сопротивления. У нас есть основания думать, что эсэсовцы приехали в Руан заниматься стариной. Всякими тайными знаками, праарийцами и еще бог знает какой ерундой.

— Ерундой? — возмутился Ле Биан. — То, что вы рассказали, очень интересно. Я об этом еще ничего не слышал, но тут нет ничего удивительного. У первых нормандских герцогов осталось для нас еще немало тайн.

Девушка с облегчением взглянула на собеседника. Кажется, до него наконец дошло, насколько важна их встреча. Она посмотрела ему прямо в глаза и опять задала тот вопрос, ради которого и явилась на кладбище:

— Так вы наконец собираетесь мне сказать, чем занимались вчера ночью в соборе?

— Знаете, — ответил Ле Биан столь же серьезно, — у меня дома осталось несколько бутылок очень хорошего бордо. Не удобней ли нам будет потолковать за бокалом с кусочком камамбера?

— Вы что, издеваетесь? — вскинулась девушка.

Но в глазах Ле Биана виделась решимость — он и сам раньше не знал, что на такую способен. Во всяком случае, ее хватило, чтобы девушка опять сдалась:

— Хорошо, — проговорила она, подняв глаза к небу. — Давайте свой адрес. Но я вам не скажу, когда буду, просто ждите меня дома.

— Нет вопросов, — весело ответил археолог. — Приходите когда хотите на улицу Славных Ребят, 36. Буду ждать, найдете вино, сыр и веселую улыбку. А зовут-то вас как?

Девушка, уже уходившая было, обернулась, поколебалась немного и ответила:

— Для вас — Жозефина.

— Жозефина так Жозефина. До скорого!

Глава 5

Прелат не мог прийти в себя. Он ходил большими шагами взад и вперед по кабинету в архиепископском дворце и махал руками. Три посетителя, явившихся к нему на прием, напротив, были совершенно спокойны.

— То, что вы просите, решительно невозможно! — восклицал архиепископ. — Я не могу закрыть собор для верующих, чтобы три сотрудника СС делали там что им згодно! Ни на час не могу!

— Перестаньте, — проговорил Шторман. — Для человека на вашем месте нет ничего невозможного. Дом Божий — это и ваш дом, а значит, вы можете распоряжаться в нем по вашему усмотрению.

Гнев прелата достиг высшей точки. Обычно он всегда владел своими словами и эмоциями, но тут чзгсъ было не произнес слов, о которых потом ему пришлось бы жалеть.

— Господа, — сказал он только, — ни для СС, ни для кого другого я не могу согласиться на вашу просьбу. Поверьте, что я очень сожалею, но это так. Вы вполне могли прийти в наш собор наравне со всеми. К тому же в этот час народу в нем мало, и, если вы желаете, мы могли бы рассказать вам все, что вам нужно знать.

Оберштурмфюрер Шторман повертел головой и раздраженно хмыкнул.

— Как с вами, французами, все сложно! — произнес немецкий офицер. — Вы всегда сначала становитесь на дыбы, а ведь гораздо проще сразу повиноваться.

С этими словами он достал из кармана револьвер и наставил его на прелата.

— Мне не хотелось доходить до этого, но вы меня вынудили, — продолжал он. — Сделайте то, о чем мы вас просим: закройте собор, а мы вас запрем в ризнице на время нашего небольшого визита. Потом, если вы будете готовы к сотрудничеству, а главное, совершенно успокоитесь, вы о нас больше не услышите.

Приказ был немедленно исполнен. Архиепископа заперли в кабинете под охраной одного из эсэсовцев — шарфюре-ра Шмидта. Еще трое направились в помещение сторожевой башни, а оттуда в капеллу Обинье, выходящую в алтарную часть собора. Офицер достал блокнот и отвел своих людей в часовню святого Романа Малого. Когда Шторман подошел к саркофагу Роллона, у него перехватило дыхание. Он закрыл глаза и медленно провел рукой по каменной фигуре. В этом было что-то мистическое: он как будто желал взять себе частицу силы, которую, несмотря на весь груз протекших веков, еще сохранял покойник. Потом он открыл глаза, щелкнул пальцами и приказал своим людям:

— Schnelll[3] Открывайте!

Эсэсовцы Кёниг и Ральфмусен взяли каждый по ломику и принялись поднимать крышку саркофага. Статуя первого герцога Нормандского потихоньку стала съезжать. Двигалась она неуклонно, но очень медленно, так что Шторман не скрывал нетерпения. В соборе гулко звучали его команды, перемешанные с окриками. Он так кричал на своих людей, чтобы они шевелились скорее, что у него самого выступил пот на лбу. Но вот с пронзительным скрежетом крышка сдвинулась так, что стало возможно заглянуть внутрь. Шторман схватил факел, бесцеремонно оттолкнул своих помощников. Свесился над саркофагом и воскликнул:

— Grosser Gott![4]

Глава 6

Камамбер возлежал на кухонном столике, как восседает некий государь в ожидании аудиенции смиренным подданным. Ле Биан, улыбаясь, поставил рядом с сыром бутылку бордо, подобную королеве, повстречавшейся с королем в зеркальной галерее Версаля. Еще раз проверил, правильно ли стоят бокалы относительно королевской четы, но не успел поправить: раздался короткий стук в дверь.

«Уже?» — подумал он с мужским удовольствием видеть, как женщина готова уступить мужскому очарованию. Он открыл дверь. Та, которая назвалась Жозефиной, вошла в прихожую. Она была все так же хороша собой, но очень раздражена: Пьер понял, что первые ее слова будут не слишком любезны.

— Надеюсь, к вам не будут слишком приставать с расспросами, — сказала она язвительно. — Честное слово, никогда не видала столько соседей сразу на лестничной клетке! Что, здешние жильцы привыкли жить в коммуне? Или вы их открыткой известили о моем приходе?

— У нас в доме всегда так, — лениво ответил молодой историк. — Как только началась война, мы решили, что нас это должно касаться как можно меньше. Не всегда, конечно, получается, но, в общем, все стараются жить нормальной жизнью.

Жозефина сняла пальто и небрежно бросила на стул, а глаза подняла к потолку. Ле Биан подумал: ее словно тик схватывает, когда она сердится.

— Нормальной жизнью! — вздохнула она. — А вся Европа в крови и в огне, а Франция стерта с карты мира! Где же у вас с соседями гражданские чувства? Где ваш патриотизм? Вам не совестно?

— Как быть! — отозвался Пьер, не поведя бровью. — Я, правда, хожу в собор по ночам, но вообще сделан не из геройского теста. Но что-то мне подсказывает, что у хороших учителей я мог бы стать и другим.

Он усадил девушку на стул с плетеной спинкой из тонкой тростниковой соломки, доставшийся ему от бабушки: это было почетное седалище для гостей. Все так же улыбаясь, налил ей бокал вина, подал ножик для сыра и отломил ломоть хлеба.