Сара Фокс - Бриллиант Страница 5

Мое сердце забилось сильнее, но вскоре после того, как Тилсбери отвернулся, я убедила себя, что он не мог заметить меня. Дрожащими пальцами я немного приоткрыла штору и увидела, как он наклоняется к парню, словно шепча что-то ему на ухо. На мгновение парень встревожился и энергично замотал головой, но Тилсбери молниеносно схватил его за рукав, толкнул и сорвал с него кепку, так что они оказались лицом к лицу. Их губы почти соприкасались, и независимо от того, что говорил Тилсбери, его слова вызывали почти страх на лице жертвы, которая очень медленно осознавала их смысл; но, как паук заманивает муху в ловушку, в свою липкую, шелковую сеть, так и Тилсбери все еще держал парня словно невидимыми нитями. Снова протянув свою руку, он вместо того, чтобы мучить свою добычу, дружелюбно взял молодого человека за подбородок и запустил свой палец в длинные темные завитки его волос, скручивая и теребя их, словно свои собственные, — жест, показавшийся мне зловещим и отталкивающим. Затем, устав от этой игры, как будто внезапно вспомнив о другом, намного более неотложном и срочном деле, Тилсбери улыбнулся и позволил ему уйти, ловко развернулся на пятках и направился обратно к воротам. Незнакомец быстро нагнулся, поднял свою кепку, а потом бросился по улице и исчез за широкой плотной завесой тени от церкви.

Тилсбери осмотрелся вокруг в последний раз, взглянул на часы, поскольку они ударили семь раз. Потом шагнул к входной двери, но прежде посмотрел прямо на мое окно; и на сей раз на его губах появилась едва заметная ухмылка. Я стояла абсолютно неподвижно, стараясь совсем не шевелиться, молясь, чтобы он меня не заметил. Но по тому пристальному, высокомерному взгляду я поняла, что он видел все — и точно знал, где я прячусь и чему стала свидетельницей. И лишь спустя какое-то время после того, как я отвернулась от окна, я смогла отойти от занавесок и начать свободно дышать.

Вскоре после этого происшествия стук копыт и скрежет колес возвестили о прибытии мрачно одетых посетителей. И было ли это проявлением храбрости или безумием, я уже никогда не узнаю… но я решила внимательно проследить этим вечером за их встречей и точно выяснить, что именно происходит и кто эти люди.

На пороге своей комнаты я, раздумывая, остановилась. Босая, одетая лишь в тонкую, хлопчатобумажную ночную рубашку, чтобы намеренно избежать громкого шороха платья, я начала спускаться. Я не боялась, что Нэнси услышит мои шаги. Она недавно поднялась в свою комнату, и, поскольку девушка вставала каждое утро раньше шести, до того момента, как моя мать могла позвать ее, бедняжка совершенно выматывалась и сейчас, должно быть, уже спала.

Сквозь лестничный пролет доносился слабый гул голосов, и я определенно распознала в нем голоса мамы и Тилсбери, будучи уверена, что мой путь свободен. Держась за гладкие перила из красного дерева, чтобы успокоить и тело, и нервы, я осторожно продолжала спускаться, вздрагивая при каждом скрипе досок. Настенные лампы отбрасывали низкий, приглушенный свет, который по мере приближения к гостиной становился все более тусклым, и после последнего зигзага перил я присела за большим комнатным папоротником, слушая и наблюдая, насколько это представлялось возможным.

Передняя дверь гостиной оказалась почти раскрытой, и снаружи, в холле, длинное декоративное зеркало отражало то, что происходило в комнате. Лампы были потушены, и только пламя белых свечей отбрасывало беспорядочные блики на декоративные предметы, черные мраморные часы и вазу с назойливо пахнущими лилиями, теперь стоявшую на покрытой бархатом каминной доске. Высокие окна были плотно зашторены парчовыми занавесками, скрывая наших гостей от любопытных глаз уличных зевак. Тяжелые медные оконные карнизы и свисавшие золотые кисточки блестели, как рождественские украшения, оживляя комнату. Плотные чернильные тени бегали по темно-красным с золотым отливом стенам, почти полностью беспорядочно завешанным гобеленами и картинами. Даже тщательно расписанный позолоченный китайский фарфор сверкал, хотя про него все равно забыли, а кухарка совсем не была от него в восторге. Две изящные леди, одетые в траурную одежду, сидели на софе, и обе, казалось, чувствовали себя неловко. Около камина с видом полного равнодушия стоял джентльмен в возрасте с пышными серыми усами, одетый в черный шелковый пиджак и соответствующий жилет.

В центре комнаты вокруг стола сидели мама, Тилсбери и третья гостья, положив свои маленькие ручки на зеленую бархатную ткань стола. Она чуть наклонила вперед плечи, так что виднелись только кончик ее носа и обвисшая щека. Мама также была одета в черное наглухо застегнутое платье. Ее волосы были разделены строгим пробором и убраны в простой шиньон; на ней не было никаких драгоценностей. Здесь она председательствовала и чувствовала себя в этой роли абсолютно уверенно. Эта комната была освещена так, чтобы создать атмосферу особой таинственности.

Круг замыкался на мистере Тилсбери. Его гладко зализанные волосы казались более черными, чем обычно, а бакенбарды были безукоризненно подстрижены. На его лице отражалось такое фальшивое участие, что он напоминал элегантно одетого гробовщика. Пока я спускалась, я слышала его низкий голос, но не могла разобрать ни одного слова. Но, приблизившись, я услышала мамин голос, очень ясный, звонкий и ритмичный, как будто она произносила заклинания:

— …Помните всегда — смерть всего лишь шарада, тщательно скрытый проход в новую, высшую жизнь, где все мы все заново родимся и воссоединимся с теми, кто отважился начать свое одинокое путешествие раньше нас. Но материальное и нематериальное никогда в действительности не отделены друг от друга, близкие всегда связаны невидимой нитью, вечной серебряной цепью, тонко, но неизменно тянущейся между Земным и Небесным Царствами…

Говоря это, мама наклонилась впереди медленно протянула руки с поднятыми вверх ладонями. Взяв руки клиентки, Тилсбери мягко положил их на стол, в то время как мама закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Ее дыхание стало медленным и глубоким, а голова тревожно упала и закачалась из стороны в сторону. Она вздыхала и стонала, и, когда пришла в себя, ее голос стал значительно ниже и резче, совсем непохожим на ее собственный.

— Нет никакой боли… но печаль продолжает жить с обеих сторон завесы. Он очень хочет дотянуться сквозь эту завесу, чтобы сказать вам, что постоянно грезит о том моменте, когда снова совершится ваше воссоединение, когда вы снова будете вместе.

Удушливые рыдания послышались с противоположной стороны стола:

— О, это Альберт? Мой дорогой Альберт, дай мне знак, хоть какой-нибудь. Это невыносимо!