Гюг ле Ру - Норманны в Византии Страница 5

Целый лес мачт, разных размеров и форм, загромождал порт Буколеона. Через сеть снастей Дромунд различил окруженный зеленью садов двуглавый купол большого дворца. Громадный траурный флаг развевался на нем, то открывая, то закрывая золоченую крышу и как бы выражая этим, точно жестами отчаяния, глубокую печаль всего города, оплакивающего смерть базилевса.

По вымощенной тенистой аллее роскошного сада Дромунд со своим товарищем-варягом спешили добраться до дворца, так как они пристали к Буколеону в такое время, что могли еще застать и посмотреть начальную церемонию погребения Константина Багрянородного.

– Мы увидим процессию, – сказал Харальд, – с террасы Кабаллария.

Это был императорский манеж, в котором, под присмотром избранных варягов, содержались любимые лошади базилевса и тех послов, которые приезжали к императору со всех концов света.

Как и всюду кругом, толпа народа была здесь громадна, но перед Дромундом и сопровождавшим его воином она расступилась, давая им свободный проход. Они подошли вовремя, чтобы увидеть погребальную процессию, выходящую из ворот дворца.

Целых два дня перед тем придворные врачи, евнухи, хитонаты и кубикулярии были заняты тем, что обмывали, наполняли благовонными травами и раскрашивали тело покойного. Наконец, приведя его в надлежащий вид, они с воплями и стенаниями вышли из дворца, а за ними следовало тело базилевса, положенное на траурный катафалк, блестящий, как яркое солнце.

Привыкший к простому погребальному обряду, совершаемому над умершими конунгами, при котором тела их, украшенные лишь рубцами от полученных в бою ран, сгорая на костре, разложенном посредине палубы, исчезали в облаках дыма, Дромунд с удивлением смотрел на эту церемонию.

Лицо покойного было раскрашено самыми живыми красками, борода расчесана волосок к волоску. Золотая с эмалью диадема украшала величественное чело его. Блестящая золотая порфира покрывала бренные останки. А ноги, в высоких пурпуровых сапогах, покоились на подушке, изукрашенной жемчугом.

Харальд и Дромунд присоединились к кортежу, сопровождавшему через внутренние дворы дворца тело базилевса в парадный триклиний. В конце последнего для тела базилевса был приготовлен помост.

Два стража, не смея переступить порога триклиния, неподвижно стояли, вперив глаза в виднеющиеся подошвы пурпуровых сапог, да наблюдали за удивительным блеском диадемы, которая, будучи освещена огнем висячей лампады, как ореол разливала свои радужные лучи. И среди всего этого великолепия пурпура, самоцветных камней и золота покоилось лишенное внутренностей, набитое травами, почти высохшее уже тело самодержца.

Когда все участвующие были на назначенных распорядителями местах, оглушительный звук труб возвестил о прибытии императора, спешившего отдать последний долг покойному отцу, после которого занял он престол свой.

Базилевс Роман Второй ко дню смерти отца достиг уже двадцати одного года.

Шестилетним мальчиком в праздник Пасхи, по желанию Багрянородного, был он коронован и принужден принимать участие в делах управления государством.

Склонный больше к охоте и игре в мяч, он мало интересовался изучением руководства к политической науке, нарочно составленного для него покойным базилевсом.

Когда Роман вошел в триклиний, то громадная толпа народа и придворных так заслонила его и его жену, что Дромунд, несмотря на свой высокий рост, увидал только рядом два профиля в коронах, как бы изображенные на медали. Одно лицо – интеллигентное и хотя очень еще юное и безбородое, но уже поблекшее от излишеств, и другое – лицо молодой женщины поразительной красоты, тонкие и правильные черты которого дышали такой гармонией, что возбуждали всеобщий восторг.

– Слава! Слава! Роману слава! Теофано слава! – кричала жаждавшая богатых милостей от нового базилевса толпа, как будто бы все присутствовали не на похоронах, а находились на зрелище в цирке.

В это время толпа была отодвинута к стенам триклиния сильным натиском конвоя из варягов и других народностей. Этот отряд, как стая верных псов, всюду следовал за базилевсом. В состав его входили – и наголо бритые болгары, и хазары, и печенеги, одетые в грязные звериные шкуры, и руссы, в шлемах с шишаками, подобные тем, каких встречал Дромунд на великом греческом пути. Не видя среди них норманнов, он с удивлением спросил своего товарища:

– Что же нет наших?

Но Харальд был слишком поглощен старанием не отстать от процессии и добраться до церкви Всех Святых, где предполагалась раздача милостыни народу.

– Идем, идем, – отвечал он, увлекая за собой Дромунда. Кортеж подходил к церкви.

Дворцовые певчие пели дрожащими прочувствованными голосами погребальные гимны. Все улицы, перекрестки, портики благочестивой столицы были изукрашены дорогими материями. Вся дорога покрыта зеленью, ветками и золотым песком. Отборная стража из руссов, армян, скандинавов, венецианцев и амальфитян стояла вдоль нее шпалерами, держа в руках кривые сабли, обоюдоострые алебарды, копья и луки. Большая часть этих воинов была лично известна покойному императору, пользовалась его благоволением и получала от него подачки. Поэтому, во время шествия похоронной процессии, отборная стража выражала свое горе такими громкими и дикими криками, что испуганные лошади кортежа кидались в сторону.

Перед входом в церковь Дромунд был охвачен суеверным страхом при виде духовенства, выходившего навстречу, чтоб благословить тело покойного.

Во главе старцев в золотых одеяниях, с бородами, доходящими до пояса, и распущенными по плечам густыми волосами шел патриарх Полиевкт. Он был духовником Багрянородного, и он же обратил в христианство княгиню Ольгу. Только одна из всех тут присутствовавших базилисса Теофано подняла голову и могла спокойно выдерживать необыкновенно проницательный взгляд благочестивого монаха.

Все духовенство разместилось около патриарха и образовало полукруг у изголовья катафалка.

В ногах покойного стоял великий евнух с белым жезлом в руках. Он следил за всем происходящим, распоряжался церемонией последнего прощания с усопшим и допускал, смотря по чину и рангу, кого только до поклона, кого только до целования руки.

Когда все отдали последний долг покойному, главный распорядитель погребальной церемонии выдвинулся из-за колонны и громовым голосом воскликнул:

– Выходи базилевс! Царь царствующих и Господь господствующих тебя призывает.

Это служило сигналом для взрыва всеобщей скорби. Загремели серебряные трубы органа; волны дыма аравийского ладана как туманом наполнили весь собор; пение придворного хора то раздавалось жалобными печальными стенаниями, то бурным воплем и отрывистыми восклицаниями возносилось к сводам храма, а бесчисленная толпа народа, наполняя улицы, дворцы, террасы, сады, палубы ладей, потрясала воздух отчаянным криком, доносившимся по воде Босфора до азиатского берега.