Леонид Соловьёв - Очарованный принц Страница 50

Справедливости ради заметим, что подобрал Саида чайханщик Сафар, растил и кормил его тоже Сафар, а все остальные не имели к этому делу никакого касательства и не поступились для бедного сиротки ни единым ломаным грошом; когда же он вырос – все поспешили объявить себя его спасителями и на этом основании требовали благодарности. Он терпел и отмалчивался, проклиная в душе свое униженное молчание.

Что он мог на этот раз ответить старикам, какими доводами поколебать их решение, когда речь шла для каждого о больших убытках в хозяйстве, о продаже лошадей, овец и коров, если Зульфия не войдет в дом Агабека.

Саид махнул рукой и, ни на кого не глядя, молча вышел из чайханы через маленькую заднюю дверь в переулок.

Здесь он был один; жестко поблескивала под солнцем каменистая дорога, по которой в ногах у Саида катилась, как шерстяной мальчишеский мяч, его короткая полуденная тень; безотзывно молчали глухие заборы и стены; Саид прерывисто вздохнул, стиснул зубы и засмеялся особенным, странным смехом – тихим, но таким леденящим, что всякий услышавший побледнел бы и сотворил молитву.

Глава двадцать третья

Тем временем Ходжа Насреддин миновал на своем ишаке чоракские сады и въехал в селение. Он въехал не большой дорогой, а каким-то боковым переулком, – так подсказала ему узенькая, бежавшая садами тропинка, на которую он повернул, ища в тени укрытия от зноя. Разве мог он подумать, что неведомо для себя избирает как раз тот единственный путь, которым и должно въехать ему в Чорак, чтобы вовремя предотвратить некое страшное дело и обрести неожиданную встречу, важную для всего дальнейшего.

Проезжая мимо полуразрушенного забора, он увидел в его проломе глубину маленького одичавшего садика. Рядом со старым пнем стоял на коленях какой-то прекрасный юноша, обнаженный до пояса, и вслух молился. А за его спиной торчал укрепленный в трещине пня острием вверх длинный пастушеский нож. Солнечные лучи дробились о широкое лезвие, разбрызгивая слепящими искрами.

– О всемогущий всемилостивый аллах, ниспошли мне, ничтожному, прощение за эту самовольную смерть! – говорил юноша. – Пусть я буду прахом твоего покрывала в раю. Остаться на земле? Но слишком велико мое горе и необъятно страдание. О мой небесный отец, не наказывай меня слишком строго: никогда я не был избалован радостями, а теперь отнимают единственную и последнюю!

Сообразив, что здесь происходит, Ходжа Насреддин придержал ишака, спешился, неслышно подкрался к юноше, вытащил из трещины в пне крепко вколоченный нож, бросил его в траву, а сам уселся на пень в ожидании.

Юноша окончил молитву, поднялся с колен, зажмурился, глубоко захватил воздуха, словно собираясь нырнуть, и, взмахнув руками, упал ничком, грудью прямо на пень.

Он рассчитал верно: если бы не Ходжа Насреддин, смертоносное лезвие вонзилось бы ему как раз в сердце.

Но угодил он головою Ходже Насреддину в живот – и замер, полагая себя уже конченным; руки его повисли, пальцы коснулись земли. Прошла минута, вторая…

– И долго ты думаешь так лежать? – осведомился Ходжа Насреддин.

Звук человеческого голоса изумил юношу: он приготовился отныне слышать только ангельские голоса. Он встрепенулся, взглянул: его изумление усугубилось при виде склонившегося к нему лица, вовсе уж не похожего на ангельское – загорелого, запыленного, с черной бородкой и веселыми ясными глазами.

– Где я, и кто ты? – слабым голосом спросил юноша.

– Где ты? На том свете, конечно, куда и стремился. А я главный загробный палач, которому во власть передаются все подобные тебе молодые безумцы для расправы над ними.

Юноша уже все понял: вместо благодарности Ходжа Насреддин услышал горькие упреки:

– Зачем, зачем ты спас меня от смерти! Для меня нет места на земле, нет ни одной, самой жалкой крупинки счастья – только беды, только страдания, только утраты!

– Откуда ты знаешь, что в будущем приготовила тебе земля? – остановил его Ходжа Насреддин. – Мне вот уже сорок пять лет, а я и то ничего ровным счетом не знаю. А в твои годы обращаться к жизни с упреками – это уж чистое кощунство! Что случилось, расскажи; быть может, я сумею помочь тебе?

– Мне никто не поможет.

– Неправда; человеку, пока он жив, всегда можно помочь. Доверься мне, расскажи.

– Разве ты Гарун-аль-Рашид, разве ты подарить мне четыре тысячи таньга, без которых я не могу спасти своего счастья?

– Ты проигрался в кости?

– Не усугубляй моих страданий своими насмешками, о чужеземец!

– Я насмехаюсь? О нет, мне приходилось смеяться над собственным горем, но над чужим – никогда! Я просто недоумеваю: зачем тебе четыре тысячи таньга?

– Я люблю одну девушку…

– Понял, понял, все понял! Она из богатого дома, ее жестокий отец требует с тебя выкуп.

– Ее отец ничего не требует с меня и всей душой желает нашего совместного счастья. Но в это дело вмешался Агабек, хозяин озера.

– Вмешался Агабек! – воскликнул Ходжа Насреддин громовым голосом, заставившим юношу вздрогнуть. – Вмешался Агабек, говоришь ты? Возблагодари же, юноша, аллаха за нашу встречу, спасительную для тебя. Рассказывай!

Он был охвачен боевым порывом, жаждой битвы; еще ни разу не видев Агабека, он уже загорелся гневной радостью при одном его имени! И с восторгом почувствовал свои сорок пять лет не более как словом, а серебряные нити в бороде и на висках – лишь призраком.

Выслушав рассказ Саида о событиях, уже известных нам, Ходжа Насреддин нетерпеливо спросил:

– Сколько дней осталось до полива?

– Десять дней.

– Время не упущено. Успокойся, твоя несравненная девушка не достанется Агабеку. Вмешался он в это дело, вмешаюсь и я!

Саид все больше и больше дивился странному чужеземцу и в то же время не мог не верить ему:

– Прости меня за мои докучливые сомнения, но ведь за этим поливом будет следующий и снова следующий. И Агабек опять потребует или мою невесту, или четыре тысячи, а может быть, даже и больше.

– Не думаешь ли ты, что я приехал сюда к вам, чтобы платить вашему Агабеку за каждый полив по четыре тысячи, а может быть, даже и больше? Нет, я приехал, имея другие цели, совсем другие, как раз обратные. Это все в будущем, а пока что давай уговоримся. Первое условие: ты никому не скажешь о нашей встрече, о нашем разговоре. Впрочем, своей несравнимой, ослепительной Саадат или Фатиме – не знаю, как ее зовут…

– Зульфия, – прошептал юноша.

– Своей прекрасной Зульфии ты все равно скажешь; предупреди, что дело не шуточное, пусть она прикусит свой язычок – розовый и достаточно длинный, как я заранее уверен. Второе условие…

Но здесь за спиной Саида, в проломе забора, он увидел своего одноглазого спутника, подающего ему руками тайные знаки.