Юрий Никитин - Князь Рус Страница 50

Рус сжимал и разжимал кулаки. Он чувствовал стыд, противника недооценил, но и отказаться от приступа – признать поражение!

– Ладно, – сказал он угрюмо, – сами выйдут, когда начнут жрать друг друга как крысы. И тогда дадим честный бой в открытом поле.

Сова засмеялся:

– Какой уж честный? Если один наш воин на голову выше и вдвое тяжелее? Это будет избиение!

Оба захохотали. Горечь от неудачного приступа растворилась в сладком предвкушении кровавой резни. Сперва убьют всех мужчин, что выйдут с оружием, потом ворвутся в град и уничтожат все, что бегает, ползает или летает, а потом подожгут со всех концов: пусть боги радуются, а пращуры гордятся своим семенем.

Сова прервал смех. Лицо посерьезнело. Рус оглянулся, одновременно хватаясь за палицу.

Ворота приоткрылись, в щель выдвинулась лошадь, запряженная открытой повозкой о двух колесах. В ней сидел человек в черном и такой же черной шапке с широкими полями. Длинная серебряная борода укрывала грудь. Он оглянулся, крикнул, ворота закрылись с такой поспешностью, что тяжелые створки едва не раздробили задок повозки.

– Кто-то новый, – определил Сова. – Этого я не видел даже на стенах.

– Их князь?

– Или волхв.

Рус поморщился. Не княжеское дело разговаривать с волхвами да лекарями. Он оглянулся, поманил Корнилу:

– У тебя такая же борода. Встреть и узнай, когда сдадут город. Остальное нам неинтересно.

Корнило с готовностью передал в руки отроков горшок с растертыми травами. Он за последние дни распрямился, голос стал зычнее, а движения стали увереннее. Чех не больно жаловал волхвов, все-де обманщики, за советом не ходил, а от наставлений отмахивался, здесь же Корнило ощутил себя нужным, с ног падал, но лез в каждую дырку, наверстывал упущенное.

Старик правил лошадью с осторожностью. Когда подъехал ближе, Рус понял, что берег как себя, так и старую клячу с древней коляской. Такая не понесет, даже если навстречу выскочат рычащие волки!

Старик натянул вожжи. Лошадь с готовностью остановилась. Не вылезая, старик сказал дребезжащим голосом очень немолодого человека:

– Я ребе своего народа… Меня зовут Соломон.

Корнило ответил степенно, и Рус порадовался могучему гласу волхва скифов:

– Перед тобой Рус, князь этого племени, а это Сова – воевода. Но ты можешь говорить со мной. Я не ведаю, что есть ребе и с чем его едят, но я – верховный волхв.

Старик, который назвался Соломоном, кряхтя, слез с телеги. Вожжи забросил на сиденье, но лошадь осталась как вкопанная, даже головы не подняла. Глаза Соломона были темно-коричневые, лицо удлиненное, с длинным и тонким носом. Кого-то оно напомнило Русу, но молчал, наблюдал за обоими.

– Жрец, – сказал Соломон непонятно. – Верховный жрец… Я тоже жрец, волхв. Мое племя зовется мошквой, мы из народа иудеев.

Корнило отмахнулся:

– Уже слыхали.

Он широким жестом пригласил на очищенное от кустов и трав место. Там уже сидели Моряна, Бугай. Буська суетился подле покрытого пеплом костра, падал на все четыре и раздувал угли, страшно выпячивая щеки. Моряна и Бугай держали в руках по ломтю недожаренного мяса, смачно жевали, довольно чавкая и роняя капли крови.

Пламя взметнулось, Моряна отодвинулась, а Бугай, не двинув и бровью, сидел, жевал, пока взор не упал на подошедшего старца в диковинной одежке. Сова покачал головой, не ждал большого вежества от туповатого богатыря, но тот встал, пригласил иудея сесть на его место, там была свернутая вдвое шкура, протянул берцовую кость кабана, где на кости еще было много мяса.

Старый иудей даже в лице переменился:

– Нет, спасибо!.. Благодарствую.

– Бери, – прогудел Бугай дружелюбно, – мясо в самый раз! С кровью.

Соломон затряс головой, борода смешно трепетала:

– Нет-нет! Наш закон запрещает есть с кровью!.. О бог мой, так это еще и свинина?

Он поспешно перебежал на другую сторону костра. Бугай обиженно двинул плечами, сел. Моряна злорадно хихикнула.

– Говори, – предложил Корнило важно. Он пыжился, поглаживал бороду, а на седые кудри Соломона поглядывал ревниво. Бороды похожи, будто одна отражает другую в спокойной глади озера, но кудри почему-то покинули мудрую голову Корнила, остался лишь жалкий венчик на затылке и по бокам. – Говори со мной, а буде твоя речь мудра, то князь изволит слушать. А там, гляди, и сам слово измолвит. А то и вовсе молвит. Вовсю!

Буська по знаку Бугая принес на широкой жаровне жареную рыбу. Сильный запах потек как расплавленное масло. Раскаленное днище пузырилось, масло потрескивало, вздымалось пузырями.

– Отведай, – предложил он Соломону. – Это не свинина.

Соломон с сомнением посмотрел на рыбу:

– Простите, не смогу.

– Опять боги запрещают? – спросил Корнило подозрительно.

– Гм… На этот раз грозится моя печень. Годы… Великие воины! Я вижу, что вы те, о которых поют в песнях, о ком рассказывают страшные сказки. Могучие и сильные воины, свирепые и бесстрашные, молодое племя лютых волков…

Он осекся, знал же, что чем моложе народ, тем неистовее ищет свои древние корни, но прикусил язык поздновато. Скифы нахмурились, а волхв сказал с надлежащей надменностью:

– Что ты, живущий в этой дикости, можешь знать о великом нашем народе?.. Но даже здесь, дикие народы, вы могли слышать о великих Гоге и Магоге, которые не смирились с долей, выпавшей их отцу, а поклялись вернуться и страшно отомстить… Я вижу по тебе, что слыхали!

Соломон в самом деле вздрогнул, зябко обхватил себя за плечи. Он чувствовал, как от лица отхлынула кровь, а в ушах тоненько звенели комары. Он на миг закрыл глаза, борясь с головокружением, прошептал мертвеющими губами:

– Я слышал… Все мы слышали, ты прав. Но что заставило вас прийти сюда?

Рус смотрел с удовлетворением, рядом довольно сопел Бугай, а Моряна улыбалась во весь рот. Внезапный страх иудея льстил как лучшая победная песнь.

– Это началось во тьме веков, – сказал волхв торжественно. – Да будет тебе знамо, дикий человек, что ведем мы свой род от лучшего из людей – великого и славного Яфета!

Все заметили, как снова вздрогнул Соломон. Лоб его покрылся испариной. Он отодвинулся от костра. Довольный волхв продолжал еще торжественнее:

– У него было два брата, Сим и Хам. Оба подлые и коварные, а низости и трусости их не было предела… А наш Яфет был образцом всех добродетелей. Как водится, злые и гнусные братья возненавидели своего доблестного брата и пытались сжить со свету, но он всякий раз оставался цел, ибо велики были его отвага и мужество. И тогда злые братья оклеветали его перед их отцом. Отец, добрый, но не шибко умный, разгневался и велел Яфету убираться с глаз долой и чтоб ноги его не было на его землях. Яфет был послушен отцу, он слова не молвил в оправдание. А братья, дабы погубить его окончательно, велели передать, что отец изгоняет его на север, где не живут даже звери, куда не залетают птицы.