Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри Страница 52

Вопреки опасениям Фанфана, Оливье Баттендье помнил о его деле! Каковы бы ни были тому причины, мы видим, что он был человеком, исполнявшим свои обещания, поэтому какое нам дело, что целью этой дружеской заботы было оживить свой собственный интерес к супруге!

Как верно угадала Аврора, Баттендье не хотел обращаться прямо к грубияну Рампоно. В Бордо не нашлось никого, кто захотел бы это сделать.

— Он просто тут же вышвырнет меня вон, — заявил ему даже городской советник Лариага.

Поэтому Баттендье отправился в Марсель, к старому другу своего отца, весьма влиятельному человеку, который уже тридцать лет был армейским поставщиком. Теперь удивимся тому, какие повороты затевает жизнь, какие изобретает сцены — и театр себе такие не позволит! Ведь поставщик этот был никто иной, как человек, знакомый нам в связи с Анной Беко, тот человек, который наряду с Рансоном и братом Анже считался отцом маленькой Жанны, тогда матери Фанфана, а теперь графини Дюбарри!

Поставщик выслушал Оливье Баттендье, но покачал головой, теперь уже совсем седой. Он сам ничем помочь не мог! Рампоно, бедный и честный полковник, ненавидел армейских поставщиков, богатых и бесчестных!

— Но кое-что я сделать могу, — добавил поставщик, — написать одной особе, которую я знаю от рождения и с которой поддерживаю хорошие отношения. Поклянитесь мне, что сохраните это имя при себе и никому не скажете ни слова! Это фаворитка, да-да, графиня Дюбарри, мой милый! (И в самом деле написал на следующий день письмо по всей форме).

Как хорошо было бы теперь узнать, как Фанфана вырвала из рук Рампоно всемогущая Жанна, которая была его матерью, не зная этого, так же как и сам Фанфан — однако это письмо, доставленное через двадцать дней, было найдено в секретариате графини Дюбарри в огромной груде писем, жалоб и прошений, которые к графине поступали со всей Франции, только десятого мая! В тот день в 3 часа 15 минут умер Людовик XV. И в ту же ночь рота гвардейцев окружила замок Лувесьен, где пребывала фаворитка. Их командир приветствовал графиню и сказал ей: — Мадам, я получил приказ немедленно доставить вас в аббатство Пон-о-Дам.

И рано утром павшая фаворитка, всю дорогу не перестававшая плакать, вошла в ворота монастыря Пон-о-Дам! Из роскоши своего замка Лувесьен — в голые стены монашеской кельи! Жанна проплакала целый день. Власть её длилась шесть лет.

Письмо поставщика было сожжено вместе с двумя тысячами других бумаг. Фанфан запрыгал от радости, когда узнал, каковы результаты вмешательства Баттендье.

— Графиня Дюбарри? Но это удивительно! Знаете, что я с ней знаком? Однажды — мне ещё не было и десяти — я спас ей драгоценности!

И Фанфан подробно изложил Оливье и Авроре ту давнюю историю, которая произошла на рю Неф-де-Пти-Шамп. Он видел перст судьбы в том, как странною причудою судьбы прошение о помощи направлено было именно той женщине, которая когда-то свою помощь ему обещала! И если, разумеется, графиня не могла его вспомнить, не сомневался, что помощь не за горами!

— Как жаль, что я не знал, что ваш знакомый напишет именно ей! Я бы попросил напомнить ту сцену в магазине Лабилля и того малыша, который назвался Титусом!

Только теперь не в этом было дело! Фанфан уже буквально ощущал, как на него нисходит протекция графини. И чувствовал себя любимцем богов!

И ощущение, что протекция ему обеспечена, эта эйфория привели к тому, что он совершил поступок, который можно назвать примером рыцарства, но который граничил и с провокацией и заработал ему потрясающую репутацию во всей французской армии.

Однажды мартовским утром, когда Фанфан явился в лагерь, чтобы заступить на службу, — после незабываемо волшебной ночи, проведенной с Авророй (впервые они были не в мансарде, а в роскошной комнате для гостей дворца Баттендье, — тот так решил официально, конечно, не потому, чтобы жене удобней было заниматься любовью с Фанфаном, а для того, чтобы Фанфан мог выспаться в хорошо натопленной комнате), — так вот, этим мартовским утром Фанфан узнал, что автор гнусной песни о Рампоно разоблачен! Теперь виновник в кандалах сидел в подвале заброшенного дома по соседству с лагерем (подвал этот служил чем-то вроде гауптвахты).

Солдат этот, по имени Картель, в действительности вовсе не был разоблачен! Он просто хвастался в кругу солдат, что сочинил песню он, ну а доносчик передал полковнику!

Те, кто в тот вечер у костра были свидетелями, как Фанфан сочинил свои куплеты, могли бы доказать правду, но все любили Фанфана и терпеть не могли Картеля, известного хама и грубияна. И раз этот грубиян был к тому же и такой болван, что ложно похвалялся авторством куплетов, — пусть сам теперь и разбирается!

Таково было всеобщее мнение. Нужно сказать, что Картель, кривоногий, длиннорукий, заросший волосами до самых глаз, в свои тридцать лет известен был не только как болван и хам, но и как вор, обкрадывающий по ночам спящих товарищей!

Фанфан терпеть не мог Картеля, точно также как и все.

Когда получасом позже он услышал от лейтенанта де Шаманса (того, кто песенку распространил среди офицеров, но этого Фанфан не знал), так вот, когда Фанфан спросил у лейтенанта де Шаманса, что угрожает болвану-хвастуну, узнал, что Картель наверняка получит год каторги!

— Не больше, мсье?

— Нет, не думаю. Кроме того, мне кажется, он не сумеет настоять на своих словах. Для этого он слишком глуп! Так глуп, что я не верю ни на миг, что он мог выдумать "Марш мсье Рампердоно"!

— Как, вы назвали эту песню?

— Гм… — только и ответил лейтенант, который выдал офицерскую тайну (хотя не всю — Фанфан так и не узнал, что офицеры добавили к его тексту ещё и припев:

"Мсье полковник Рампердон, о! о! о!Имел огромный бомбардон, о! о! о!Он пердит как буйный слон, о! о! о!"

Вместо этого лейтенант де Шаманс сделал круглые глаза:

— Разве я произнес какое-то название?

— Нет, разумеется нет, мсье, — Фанфан рассмеялся. — Картель тут не причем, виновник — я!

— Поздравля… Гм! Да, я вас не могу поздравить, — лейтенант старался не расхохотаться.

— Но почему, черт побери, — спросил Фанфан, — Картель хвастался авторством этой песенки?

— Не знаю, друг мой! Каждый хочет блеснуть, даже таким образом. Но скажите мне…

— Да, мсье?

— То, что вы мне сказали, останется, надеюсь, между нами?

— Нет, мсье! — ответил Фанфан. — Я не хотел бы, чтобы вместо меня угодил за решетку невиновный, пусть он какой угодно болван и мерзавец!

Фанфан говорил правду. И можно полагать, что привела его к этому авторская ревность. Его раздражала мысль, что кто-то иной добьется славы, присвоив его творение. Но самым сильным мотивом для Тюльпана было желание хоть с голыми руками, но стать лицом к лицу с тем, кто когда-то столь жестоко его оскорбил и кому он собирался сообщить истинный повод появления куплетов.