Юрий Иванов-Милюхин - Казачий дух Страница 52

Оба всадника долго расстреливали друг друга глазами в упор, и если бы не дикая энергия первого из них, и не железное упорство другого, они бы не выдержали адского напряжения и давно сошлись бы в поединке. Наконец имам дернул большим кадыком на горле, по его щекам прокатилась гримаса сдерживаемой боли. Видимо, рана, которую он получил от выстрела в него Надымки, была очень серьезной. Он хрипло выдавил из себя:

— Зачем ты сюда пришел, атаман?

— За тем, чтобы ты прекратил набеги на казачьи станицы.

— Я не посылал в ваши станицы своих людей. А набеги никогда не прекратятся, разбойничьи группы мне не подвластны, — причмокнул губами вождь. — Кроме того мне известно, что они чаще нападают на военные обозы, нежели на мирные селения.

— У тебя плохие информаторы, Шамиль. А скорее всего ты врешь, потому что те самые группы из бандитов, якобы неподвластные тебе, входят в состав твоего войска.

Вождь абреков долго молчал, не отводя пристального взора от собеседника. Затем, не отвечая на явное оскорбление, он повторил все тот-же вопрос:

— Что еще привело тебя в наш горный край?

— Я пришел сюда за своим сыном Павлушкой и за сестрой Марьюшкой, — в свою очередь не отрывая взгляда от лица Шамиля, жестко проговорил Панкрат.

— Но твоих близких родственников в этом ауле нет, — криво усмехнулся имам.

— А где они?

— Я не знаю, что тебе сказать, потому что впервые об этом слышу.

— Пусть будет так, тогда я спрошу тебя по другому, — расслабленно улыбнулся и атаман. — За твоей спиной притаился среди абреков один чеченский мюрид, его зовут Муса.

Помедлив немного, Шамиль молча кивнул головой, видно было, что ему не нравились вопросы полковника. А тот продолжил:

— Это мой кровник, он враг всей семьи Даргановых. Я думаю, что его люди тоже участвовали в похищении Павлушки с Марьюшкой, и он должен знать все, — Панкрат повертел нагайку в руках. — Отдай его нам, он укажет место, где они спрятаны.

Шамиль прищурился и положил правую руку на рукоятку кинжала, крупный бриллиант в перстне на среднем пальце рассыпался множеством разноцветных лучей, другие камни отозвались ему такими же цветными искрами. Казалось, фигуру имама вместе с арабчаком накрыла небесная радуга. Но подвижные крылья горбатого носа и резкие складки по углам большого рта по прежнему не предвещали ничего хорошего:

— Ты забыл, казак, что горцы своих гостей не предают и не выдают, — негромко сказал он. — Ты хочешь, чтобы я нарушил законы наших гор?

— Муса из тех самых разбойников, которые тебе не подвластны, об этом ты поведал только что, — криво усмехнулся полковник. — А ты приютил его у себя.

— Он мой гость!

Шамиль на глазах превратился в окаменевшего горного орла, все черты его сухощавого лица с резкими морщинами показались вырезанными из гранита. Лишь черные зрачки не прекращали прожигать жгучими лучами противника, стоящего напротив него.

— Имам, если ты не отдашь Мусу, или я не узнаю, где находятся мой сын с моей сестрой, то я не оставлю тебя в покое. Хотя по доброму нам так и так не разойтись, — непримиримо нагнул голову атаман. — За моей спиной и по другое крыло твоего войска много станичников, у которых тоже накопилось достаточно вопросов к твоим абрекам. Они желают с них спросить за все разом.

Вождь кавказских народов стряхнул на ладонь из-под рукава черкески крупные четки и принялся их пересчитывать, горящий взгляд его вроде ненароком вильнул в сторону крепостной стены. Скоро оттуда донеслось как бы волчье тявканье, и тут-же сухопарая фигура имама стала размягчаться. Он равнодушно передернул плечами и негромко сказал:

— А ты и так отсюда не уйдешь, — он покривился от приступа внезапной боли и снова постарался улыбнуться. — Мне нужно было время, чтобы помощники собрали моих воинов по склонам гор и снова привели их под стены крепости. Они это сделали, отважные джигиты уже здесь.

Панкрат резко выпрямился в седле, заметил вдруг, что на казаков из-за каждой сакли, из-за каждого выступа в крепостной стене смотрят дула ружей. Впервые в жизни он пожалел о том, что оставил оружие у Николки, тогда можно было бы захватить Шамиля в плен и не выпускать его из своих рук до тех пор, пока терцы не выбрались бы из проклятых теснин. Сохранились бы сотни казачьих жизней и матери не оплакивали бы сыновей с едва пробившимися у них усами. Но и сейчас еще не все было потеряно. Увидев, что имам собирается возвращаться к своему войску, Панкрат процедил сквозь стиснутые зубы:

— Имам, наш разговор еще не окончен.

Вождь презрительно усмехнулся, он ничего не ответил, продолжая заворачивать морду арабчаку и подгоняя его каблуками ноговиц. И тогда Панкрат перехватил из его рук уздечку и дернул ее на себя, одновременно кладя правую руку на рукоять своего кинжала:

— Шамиль, ты не ответил на мои вопросы.

Предводитель абреков сверкнул бешеными зрачками:

— Что еще ты хочешь узнать? — прошипел он ядовитой змеей.

— Где мой сын Павлушка и моя сестра Марьюшка? — теряя над собой контроль, оскалился полковник. — Если ты ничего не скажешь, ты сам не уйдешь отсюда живым.

— А ты сможешь повести за пленниками свое войско? — брызнул слюной абрек.

— Говори, горный бирюк.

— Они уже на границе с Грузией.

— Куда вы их гоните?

— Никуда, атаман, твой сын и твоя сестра будут жить по горским законам, так же, как твоя жена-чеченка стирает тебе, казаку, твое белье и подтирает за твоими сыновьями русское говно, — по звериному ощерился главарь абреков. — Не одному тебе воровать горянок и плодить казаков, пора вашим женщинам тоже рожать горцев.

— Разве ваши джигиты не крали наших скурех?

— Случалось.

— У нас с Айсет вышло полюбовно.

— Горянка не имеет права выходить замуж за иноверца, это противоречит законам шариата, — вскинулся Шамиль. — Муса сказал, что он успел подыскать твоей сестре хорошего жениха, а твой сын будет воспитываться в тейпе братьев Бадаевых, убитых тобой, — он гортанно закончил. — Таков закон наших гор и никто не вправе его нарушить.

Словно неведомая сила отбросила полковника назад, он вдруг увидел перед собой сумасшедшего, возведенного на вершину власти кем угодно, только не человеческим разумом. Мусульманский имам, призванный своим богом укрощать животные страсти соплеменников, сам проповедовал кровную месть. К тому же в начале диалога служитель аллаха солгал, сказав, что впервые слышит о сыне и сестре собеседника, выкраденных его подчиненными. Эти два поступка показались из ряда вон выходящими, обрывающими в корне рассуждения о мире и дружбе между казаками и горцами. Панкрат приготовился вытащить кинжал из ножен, он уже нацелился схватить абрека за черкеску и воткнуть лезвие ему под сердце, когда Шамиль вдруг извернулся и первым нанес удар походным ножом, спрятанным в правом рукаве черкески. Инстинкт самосохранения и на этот раз спас жизнь атаману, заставив его уклониться назад. Острие вошло в предплечье, расшивая черкеску до самой спины. Сколько раз Панкрат благодарил судьбу за то, что она наделила его мгновенной реакцией, какой обладали и его родители. Не единожды сшибался он в поединках с горцами, всегда выходя из них победителем. Вот и сейчас он умудрился распрямиться пружиной и проткнуть кинжалом одежду Шамилю, успевшему всадить каблуки ноговиц под брюхо своего арабчака. Лезвие пропороло ему бок и тут-же белогривый скакун за один прыжок преодолел расстояние в несколько сажен, вынося своего хозяина из опасной зоны. На помощь имаму уже спешили его мюриды, разрывавшие свои рты в правоверной ярости. Из-за укрытий раздались первые выстрелы, они были еще не точными, а лишь только прицельными. Но полковник знал, через мгновение ситуация изменится до неузнаваемости, и тогда на небольшом пространстве между саклями станет властвовать одна смерть. Он поднял кабардинца на дыбы и развернул его на задних ногах в обратную сторону, затем пригнулся к холке и помчался к своему войску: