Мишель Зевако - Заговорщица Страница 53

— Ну, Фарнезе! — с нескрываемой иронией произнес Ровенни. — Иди, иди же туда! Твоя госпожа Фауста ждет тебя там, за дверью… Иди, попроси ее вернуть тебе возлюбленную и дочь!

— Моя дочь! — взревел Фарнезе.

Он хотел подбежать к двери, но ноги не слушались его. Собравшись с силами, Фарнезе шагнул вперед, чувствуя, что вступает в мир смерти, в мир кошмара и неизъяснимого ужаса. Но он все еще не верил, все еще цеплялся за последнюю надежду…

— Моя дочь! — повторил кардинал.

Рыдания душили его. Он споткнулся и едва не упал, а затем налег на дверь и распахнул ее. На мгновение Фарнезе застыл на пороге: он был бледней покойника, волосы у него стояли дыбом, руки тряслись. Ему казалось, что голову сжимают невидимые железные обручи, а сердце вот-вот разорвется.

Он сделал три шага вперед, он ничего не понимал… Его разум отказывался поверить тому, что видели его глаза. И еще раз голосом, в котором уже не осталось ничего человеческого, простонал Фарнезе:

— Моя дочь!

Перед ним действительно была его дочь! Его Виолетта! Это ей бил отходную колокол, заставляя несчастного кардинала вспоминать давние события на Гревской площади, когда вот так же звучал похоронный звон во время казни Леоноры… Сегодня, этим ясным и солнечным осенним утром, в монмартрском монастыре бенедиктинок заживо отпевали его Виолетту…

На площадке, среди мраморных руин часовни, полукругом сидели епископы и кардиналы, сторонники Фаусты. А в центре в роскошном по-восточному наряде, под парчовым балдахином с золотой бахромой восседала сама Фауста — прекрасная, зловещая и… отталкивающая. Ее черные сияющие глаза были странно спокойны… Фауста-властительница, Фауста-папесса — вот какой увидел ее Жан де Кервилье, принц Фарнезе.

Перед ней возвышался огромный старый крест: его дерево потемнело от дождей и местами покрылось мхом… гирлянда бледных роз обвивала поперечную перекладину. Это настоятельница монастыря Клодина де Бовилье приказала повесить на крест цветочную гирлянду — то ли из какого-то языческого суеверия, то ли из-за извращенного чувства красоты.

А на кресте была распята девушка… Руки ее привязали к перекладине, ноги — к столбу; на ней было только тонкое льняное платье. Она уже потеряла сознание, а может, ее опоили каким-то зельем… может, девушка уже умерла… На кресте висела Виолетта, дочь кардинала Фарнезе!

Вся эта чудовищная сцена, являвшая собой странную смесь великолепия и отвратительной жестокости, предстала перед глазами Фарнезе в тот самый миг, когда он распахнул дверь павильона. Нечеловеческий вопль, вырвавшийся из груди де Кервилье, заставил присутствующих обернуться. Вместе со всеми повернулась лицом к кардиналу и женщина, стоящая у трона Фаусты… И в ту же секунду ее крик, в котором звучала страшная мука, заглушил голос кардинала. Женщина бросилась к нему, и руки ее вцепились в кардинальское облачение — так годы назад в Соборе Парижской Богоматери кинулась к принцу Фарнезе Леонора де Монтегю.

Кардинал задохнулся, захрипел и замолк. Леонора, разъяренная и прекрасная, как львица, устремила взор на Фарнезе. В ее взгляде читались и бешенство, и ненависть, и сомнение, и отчаяние. Потом женщина медленно повернулась к Жанне Фурко, стоящей на коленях рядом с крестом.

— Вот наша дочь! — прошептала Леонора. — Жан!.. Жан Фарнезе, вот наша дочь!

— Нет, — ответил кардинал. — Наша дочь там!

И он протянул руку к кресту.

— Вот Виолетта, вот наша девочка!

— Цыганка? Эта презренная цыганка?

— Да. Это наша Виолетта!

Леонора устремила взор к кресту. Руки ее дрожали, неописуемое изумление читалось на лице. Вскоре оно сменилось выражением ужаса.

— Моя дочь?! — пролепетала Леонора. — Правда? Не может быть! Но я узнаю, узнаю мое дитя!.. Помогите, помогите же, надо снять ее с креста! Может, она еще жива… Подожди, доченька моя, подожди… твоя мать сейчас спасет тебя…

Кардинал Фарнезе не двигался с места. Он попытался собрать все силы и сделать хотя бы один шаг, но это ему не удалось. Крик рвался из его груди… но голоса не было… На лице кардинала жили только глаза.

Он смотрел на свою любимую, на свою обожаемую Леонору… Он забыл о кресте, забыл о дочери: Леонора здесь, она говорит с ним, она узнала его!

А мать тем временем кинулась к распятию и приникла к ногам дочери. Она не плакала, не стонала. Речь ее была сбивчивой, слова вырывались из груди толчками, словно кровь из смертельной раны. Леонора целовала маленькие босые ступни Виолетты, посиневшие от стягивавших их веревок. Потом она обхватила столб и с поразительной для столь хрупкого создания силой попыталась вырвать его из земли.

Она то и дело недоуменно и умоляюще оглядывалась на мрачные лица кардиналов, на недвижную Фаусту и повторяла, ничего не понимая в происходящем:

— Помогите же… ради Бога… помогите… она еще жива… я спасу ее… Господа, помогите же матери… я никогда не видела своей дочери, не знала, кто она… Но я люблю ее, так люблю… Подожди, доченька, потерпи еще немного…

Она вновь взялась за врытый в землю столб, но тут силы оставили ее и несчастная Леонора распласталась в пыли… Однако руки ее продолжали обнимать основание креста. Внезапно она приподнялась на колени, возвела глаза к дочери… и снова упала. Дыхание ее прервалось… Цыганка Саизума, женщина в красной маске, была мертва.

Когда кардинал Фарнезе увидел, как его возлюбленная вновь рухнула на землю, он сразу понял, что больше ей не подняться. Он сделал шаг, второй, склонился над мертвым телом Леоноры, взял ее на руки, прижал к груди и тихо произнес:

— Умерла!

И такая горечь и такая ненависть прозвучали в его голосе, что солдаты, вооруженные алебардами и охранявшие трон, попятились, а кардиналы опустили глаза.

Фарнезе поцеловал губы любимой и бережно опустил ее на землю, а затем выхватил кинжал и вскричал, указывая на Фаусту:

— Будь ты проклята! Будь проклята! Я расправлюсь с тобой!

Он хотел броситься к ней, чтобы убить, но ноги опять не послушались его. И вдруг кардинал понял, что жить ему больше незачем, ибо все в нем уже умерло. Тогда он медленно поднял руку с кинжалом и пронзил себе грудь, а потом, собрав остатки сил, обнял свою мертвую возлюбленную… и успокоился рядом с ней навеки…

Жан де Кервилье наконец-то соединился с Леонорой де Монтегю… соединился в смерти!

Кардиналы, присутствовавшие при этом зловещем спектакле, пытались казаться бесстрастными, но на них словно повеяло замогильным холодом. Кое-кто встревоженно поглядывал то на Фаусту, то на кардинала Ровенни. А тот все время озирался и еле слышно шептал:

— Но где же Сикст? Почему его нет? Куда подевался посланник папы?..