Александр Дюма - Графиня де Монсоро Страница 53

Впервые я видела его в таком волнении. Но кто скажет, было ли оно подлинным или притворным?

— Гертруда напрасно напугала вас, сударь, — ответила я, — раз это не герцог, то все хорошо.

Мы замолчали.

— Вы знаете, что я пришел сюда не один, — сказал граф.

— Гертруда видела четырех человек.

— Вы догадываетесь, кто они, эти люди?

— Предполагаю, один из них священник, а двое остальных — свидетели.

— Стало быть, вы готовы стать моей женой?

— Но ведь мы договорились об этом? Однако я хочу напомнить условия нашего договора; если я сама не посчитаю нужным отступить от своего намерения, то я сочетаюсь браком только в присутствии моего отца.

— Я прекрасно помню это условие, но разве вы не считаете, что дело не терпит отлагательства?

— Пожалуй, да.

— Ну и?

— Ну и я согласна сочетаться с вами браком, сударь. Но запомните одно: по-настоящему я стану вашей женой только после того, как встречусь с отцом.

Граф нахмурился и закусил губу.

— Сударыня, — сказал он, — я не намерен принуждать вас. Если вы считаете себя связанной словом, я возвращаю вам ваше слово; вы свободны, только…

Он подошел к окну и выглянул на улицу.

— …только посмотрите сюда.

Я поднялась, охваченная той неодолимой силой, которая влечет нас собственными глазами удостовериться в своей беде, и внизу под окном я увидела закутанного в плащ человека, который, казалось, пытался проникнуть в наш дом.

— Боже мой! — воскликнул Бюсси. — Вы говорите, что это было вчера?

— Да, граф, вчера, около десяти часов вечера.

— Продолжайте, — сказал Бюсси.

— Спустя некоторое время к незнакомцу подошел другой человек, с фонарем в руке.

— Как по-вашему, кто эти люди? — спросил меня господин де Монсоро.

— По-моему, это принц и его лазутчик, — ответила я.

Бюсси застонал.

— Ну, а теперь, продолжал граф, — приказывайте, как мне поступить — уйти или остаться?

Я все еще колебалась; да, несмотря на письмо отца, несмотря на свое клятвенное обещание, несмотря на опасность, близкую, осязаемую, грозную опасность, да, я все еще колебалась! И не будь там, под окном, этих двух людей…

— О, я злосчастный! — воскликнул Бюсси. — Ведь это я, я был человеком в плаще, а другой, с фонарем, — Реми ле Одуэн, тот молодой лекарь, за которым вы посылали.

— Так это были вы! — вскричала, словно громом пораженная, Диана.

— Да, я! Я все больше убеждался в том, что мои грезы были действительностью, и отправился на поиски дома, где меня приютили, комнаты, в которую меня принесли, женщины или, скорее, ангела, который явился мне. О, как я был прав, признав себя злосчастным!

И Бюсси замолчал, словно раздавленный тяжестью роковой судьбы, избравшей его своим орудием для того, чтобы принудить Диану отдать свою руку графу.

— Итак, — спросил он, собрав все свои силы, — вы его жена?

— Со вчерашнего дня, — ответила Диана.

И снова наступила тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием обоих собеседников.

— Ну, а вы? — вдруг спросила Диана. — Как вы проникли в этот дом, как вы оказались здесь?

Бюсси молча показал ей ключ.

— Ключ! — воскликнула Диана. — Откуда он у вас, кто вам его дал?

— Разве Гертруда не пообещала принцу пустить его к вам нынче вечером? Принц видел, хотя и не узнал, господина де Монсоро и меня, так же как господин де Монсоро и я увидели его; он побоялся попасть в какую-нибудь ловушку и послал меня вперед, на разведку.

— И вы согласились? — с упреком сказала Диана.

— Для меня это была единственная возможность увидеть вас. Неужели вы будете столь жестоки и рассердитесь на меня за то, что я отправился на поиски женщины, которая стала величайшей радостью и самым большим горем моей жизни!

— Да, я сержусь на вас, — сказала Диана, — потому что нам было бы лучше не встречаться снова. Не увидев меня еще раз, вы бы меня забыли.

— Нет, сударыня, — сказал Бюсси, — вы ошибаетесь. Напротив, сам Бог привел меня к вам и повелел проникнуть в самую гущу подлого заговора, жертвой которого вы стали. Послушайте меня: как только я вас увидел, я дал обет посвятить вам всю свою жизнь. Отныне я приступаю к исполнению этого обета. Вы хотели бы знать, что с вашим отцом?

— О да! — воскликнула Диана. — Ведь поистине неизвестно, что с ним сталось.

— Ну что ж, я берусь узнать это. Только сохраните добрую память о том, кто начиная с этого мгновения будет жить вами и для вас.

— А ключ? — с беспокойством спросила Диана.

— Ключ? Отдаю его вам, так как я хотел бы его получить из ваших собственных рук. Даю вам слово, что ни одна сестра не доверила бы ключ от своих покоев более преданному и более почтительному брату.

— Я верю слову отважного Бюсси, — сказала Диана. — Возьмите, сударь.

И она вернула ключ молодому человеку.

— Сударыня, — сказал Бюсси, — пройдут две недели, и мы узнаем, кто такой на самом деле господин де Монсоро.

И, простившись с Дианой с почтительностью, к которой примешивались одновременно и пылкая любовь, и глубокая печаль, Бюсси спустился по ступенькам лестницы.

Диана, прижавшись ухом к двери, ловила звук удаляющихся шагов. Когда они затихли, она еще долго продолжала прислушиваться с трепещущим сердцем, со слезами на глазах.

XVII

О ТОМ, КАК ЕХАЛ НА ОХОТУ КОРОЛЬ ГЕНРИХ III И СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ ПОТРЕБОВАЛОСЬ ЕМУ НА ДОРОГУ ИЗ ПАРИЖА В ФОНТЕНБЛО

Три или четыре часа спустя после только что описанных нами событий бледное солнце чуть посеребрило края красноватой тучи, и занимающийся день стал свидетелем выезда короля Генриха III в Фонтенбло, где, как мы уже говорили, на следующее утро намечалась большая охота.

Выезд на охоту у всякого другого короля прошел бы незамеченным, но у того оригинала, историю царствования которого мы решились бегло очертить, он вызвал столько шума, суеты и беготни, что превратился в настоящее событие, как это случалось со всеми затеями Генриха. Судите сами: около восьми часов утра из больших ворот Лувра, между Монетным двором и улицей Астрюс, выехала кавалькада придворных на добрых конях и в плащах, подбитых мехом; за ними последовало великое множество пажей, затем толпа лакеев и, наконец, рота швейцарских гвардейцев, которая непосредственно предшествовала королевской карете.

Сие сложное сооружение, влекомое восьмеркой мулов в богатой сбруе, заслуживает отдельного описания. Оно представляло собой прямоугольный длинный кузов, поставленный на четыре колеса, внутри сплошь выложенный подушками, снаружи задрапированный парчовыми занавесками. В длину карета имела примерно пятнадцать футов, в ширину — восемь. На труднопроходимых участках дороги или на крутых подъемах восьмерку мулов заменяли волами в любом потребном количестве. Эти медлительные, но сильные и упрямые животные хотя и не прибавляли скорости, зато вселяли уверенность в том, что место назначения будет достигнуто, правда, с опозданием, и с опозданием не на какой-нибудь час, а уж не менее чем часа на два или три.