Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 11 Страница 55

Тресилиан приходил в ярость и доказывал кузнецу, что могут возникнуть разные неприятности, и, в частности, на них из-за этих небылиц начнут обращать особое внимание. Но Уэйленд успокоил его (да и кто бы мог устоять против такого довода?), заверив, что общее внимание привлечено к его, Тресилиана, внешнему виду, что вызывает необходимость придумать какую-нибудь совершенно необычайную причину для столь поспешного и таинственного путешествия. Постепенно они приблизились к столице, и тут было такое стечение всякого рода незнакомых лиц, что их появление уже не привлекало внимания и не вызывало расспросов; и наконец они въехали в Лондон.

Тресилиан собирался ехать прямо в Дептфорд, где пребывал сейчас лорд Сассекс, желавший быть поближе ко двору. А двор тогда находился в Гринвиче, излюбленной резиденции Елизаветы, чтимой всеми как место ее рождения. Но все же краткое пребывание в Лондоне было необходимо, и его пришлось еще продлить из-за настоятельных просьб Уэйленда Смита, который жаждал получить разрешение на прогулку по городу.

— Тогда бери свой меч и щит и следуй за мной, — сказал Тресилиан. — Я сам собираюсь прогуляться, и мы отправимся вместе.

Он сказал это потому, что совсем не был уверен в преданности своего нового слуги и опасался потерять его в столь важный момент, когда борьба соперничающих партий при дворе Елизаветы достигла такого ожесточения. Уэйленд охотно согласился с подобной мерой предосторожности, о причине которой он, видимо, догадывался. Он только попросил, чтобы его хозяин заглянул с ним в разные лавчонки химиков и аптекарей на Флит-стрит, какие ему понадобятся, чтобы сделать там необходимые покупки. Тресилиан согласился и, повинуясь велению своего спутника, заходил с ним подряд в четыре-пять лачок, и заметил, что Уэйленд покупал в каждой из них одно-единственное снадобье, впрочем — в различных дозах. Лекарства, нужные ему вначале, достать было легко, но последующие найти было уже труднее. Тресилиан заметил притом, что не раз Уэйленд, к великому удивлению торговцев, возвращал предложенные ему мази и травы и требовал, чтобы ему обменяли их на нужные сорта, угрожая пойти искать их в другом месте. Но одно снадобье достать было почти невозможно. Одни аптекари прямо заявляли, что никогда и в глаза его не видели, другие отрицали самое его существование, разве что в воображении сумасшедших алхимиков. Большинство пыталось удовлетворить покупателя, предлагая ему некую замену, которая немедленно отвергалась Уэйлендом, и тогда они начинали уверять, что оно обладает всеми необходимыми качествами. Вообще же все они проявляли некоторое любопытство, стараясь выведать, зачем оно ему понадобилось. Один старый тощий аптекарь, которому кузнец задал обычный вопрос в таких выражениях, какие Тресилиан не мог ни понять, ни запомнить, откровенно ответил, что подобного лекарства в Лондоне нет, если случайно оно не найдется у еврея Иоглана.

— Так я и думал, — сказал Уэйленд. И, как только они вышли из лавки, он заявил Тресилиану:

— Прошу прощения, сэр, но никакой мастер не может работать без своих инструментов. Мне надо непременно пойти к этому Иоглану. И обещаю, что если это и задержит вас здесь дольше, чем вам позволяет время, вы, однако же, будете вознаграждены тем, что я совершу с помощью этого редкостного лекарства. Позвольте мне, — добавил он, — пойти впереди, так как надо свернуть с широкой улицы, и мы пойдем вдвое скорее, если указывать путь буду я.

Тресилиан согласился и, следуя за кузнецом налево по переулку, ведущему к реке, обнаружил, что его проводник движется с большой скоростью и, по-видимому, превосходно знает город. Они шли через лабиринт улочек, дворов и тупиков, пока наконец Уэйленд но остановился посреди очень узкого переулка, в конце которого виднелась Темза, туманная и сумрачная. На заднем плане перекрещивались saltierwise,[73] как сказал бы мистер Мамблейзен, мачты двух лихтеров, ожидавших прилива. В лавчонке, у которой он остановился, не было, как нынче, стеклянного окна, а жалкий парусиновый навес окружал нечто вроде нынешних сапожных ларьков, причем передняя часть помещения была открыта на манер современных будок, где продается рыба. Оттуда появился маленький смуглолицый человечек, полная противоположность еврею по внешнему виду, ибо у него были очень мягкие волосы и совсем не было бороды, и с величайшей учтивостью осведомился у Уэйленда, что ему угодно. Как только тот назвал лекарство, еврей вздрогнул и на лице его отразилось изумление.

— А что же ваша высокопревосходительность хочет сделать с этим зельем, которого уж тут, мейн гот, не поминали лет сорок, как я здесь аптекарем?

— Мне не поручено отвечать на такие вопросы, — возразил Уэйленд. — Я только хочу знать, есть ли у тебя то, что мне нужно, а если есть, то продашь его или нет.

— Ай, мейн гот, об чем речь, конечно есть, а об том, чтоб продать, — ведь я аптекарь и продаю всякие зелья.

Говоря это, он достал какой-то порошок и продолжал:

— Но вы заплатите за это много денег. Что я имею, идет на вес золота, да, чистого золота, в шесть раз больше. Оно с горы Синай, где нам были даны наши священные скрижали, и растение цветет только раз в сто лет.

— Не знаю уж там, как часто его собирают на горе Синай, — ответил Уэйленд, разглядывая врученное ему вещество с видом величайшего презрения, — но ставлю свой меч и щит против твоего длиннополого лапсердака, что дерьмо, которое ты мне предлагаешь заместо того, что я прошу, можно собирать в любой день недели во рву Алеппского замка.

— Вы грубый господин, — сказал еврей. — А у меня лучшего и нету, а если есть, то я не продам без рецепта врача, или скажите, зачем оно вам нужно.

Кузнец кратко ответил ему на каком-то языке, причем Тресилиан не мог понять ни слова, а еврей был повергнут в величайшее изумление. Он уставился на Уэйленда так, как глядят на некоего неизвестного и незаметного незнакомца, в котором вдруг узнали могучего героя или грозного властелина.

— Святой Илия! — воскликнул он, когда оправился от первого ошеломляющего изумления. Затем, перейдя от прежних подозрений и замкнутости к предельному подобострастию, он отвесил Уэйленду нижайший поклон и стал умолять войти в его жалкое жилище и, перешагнув через убогий порог, тем самым осчастливить его.

— Не выпьете ли чашечку с бедным евреем Захарией Иогланом? Не желаете ли токайского? Не попробуете ли Лакрима? Не хотите ли…

— Твои предложения звучат для меня оскорбительно, — прервал его Уэйленд. — Сделай мне то, чего я от тебя требую, и прекрати дальнейшие разговоры.

Получив такой отпор, сын Израиля взял связку ключей и с большими предосторожностями открыл ларец, который, видимо, охранялся строже, чем другие шкатулки с лекарствами, стоявшие рядом. Далее он выдвинул секретный ящичек со стеклянной крышкой, где хранилось немного черного порошка. Это снадобье и было предложено им Уэйленду со знаками величайшего почтения, хотя на лице еврея выражение скупости и беспокойства при виде того, как Уэйленд пересыпал себе порошок, все время вступало в решительную схватку с выражением почтительнейшего подобострастия, которое он стремился, изобразить.