Станислав Федотов - Схватка за Амур Страница 57

– Никак нет, государь.

– И запомните все, – император обвел взглядом собравшихся, – где раз поднят русский флаг, он спускаться не должен!

Слова были столь же просты, сколь и торжественны, а торжественность требовала паузы. И все ее выдержали.

После чего Муравьев счел возможным попросить у императора разрешения обратиться к великому князю Константину Николаевичу.

– Обращайся, – несколько удивившись, сказал Николай Павлович.

Муравьев повернулся к контр-адмиралу:

– Ваше высочество, прошу у вас аудиенцию как у председателя Императорского Русского географического общества.

Константин расправил плечи и даже как будто приосанился:

– По какому вопросу, господин генерал-губернатор?

– По вопросу открытия Сибирского отдела общества.

– Хорошее дело! – сказал император. – Только заметь, Муравьев, общество должно быть по-настоящему русским, патриотическим!

– Истинно так, государь.

– Так назначайте же аудиенцию, великий князь, – повернулся император к сыну.

– Да хоть завтра! – как-то по-мальчишески вырвалось у Константина, но он тут же поправился: – Жду вас завтра к двенадцати часам, генерал.

– Ну, кажется, все! – Лицо Николая Павловича неожиданно сморщилось, и он громко чихнул.

– Будьте здоровы, ваше величество! – дружно воскликнули присутствующие.

– Буду, буду. – Император вытер нос и усы большим батистовым платком. – Наверно, и правда, все.

– А как с журналом, ваше величество? – напомнил Перовский.

– С журналом? Ах, да! Александр Николаевич, принесите его из комнаты отдыха.

Цесаревич принес журнал. Император взял ручку-вставочку со стальным пером, обмакнул в серебряную чернильницу и размашисто начертал на свободной странице: «Комитету собраться вновь под председательством наследника великого князя Александра Николаевича». Посыпал текст песком, сдул его в песочницу (делая все неторопливо, обстоятельно) и вручил журнал старшему сыну со словами:– Берите, ваше высочество, судьбу крайнего востока России в свои руки.

И снова Невельской и Корсаков мчались на тройке через всю Россию, Урал и Сибирь – сначала до Иркутска, затем до Якутска. Там их пути должны были разойтись.

Корсакову, теперь уже майору, генерал-губернатор предписал заняться обустройством нового Аянского тракта – определить наиболее удобные места размещения семей, которые будут обслуживать тракт и переселить на эти места потребное количество старообрядцев, обеспечив их всем необходимым для начала хозяйствования. Старообрядцы, или, как их еще называют, староверы, имеют удивительное свойство приспосабливаться к самым тяжелым условиям, и генерал-губернатор очень рассчитывал на эту их способность. А еще на льготы – освобождение от податей, от рекрутской повинности, особенно – на разрешение отправлять свои староверческие обряды. В общем, и Муравьев, и Корсаков были уверены, что желающих найдется много. Ну, а не найдется – волю государя придется исполнять другими способами.

Правда, у обустройства Аянского тракта, да и самого порта в Аяне, были и оставались противники, и первый среди них – Геннадий Иванович Невельской. Он упорно продолжал твердить, что деньги, отпущенные на тракт и порт, будут выброшены на ветер. Упрямство капитана вызвало неудовольствие генерал-губернатора.

– Геннадий Иванович, как вы не понимаете: всему свое время, – с явным раздражением сказал он при их расставании в Петербурге. – Я уже говорил вам: Аянский тракт и порт будут нужны в любом случае. Когда еще мы сможем снабжать Камчатку и тот же Николаевский пост по Амуру! Я бы рад уже этой весной организовать сплав, но вы же видите, через какие препоны нам приходится продираться при каждом упоминании Амура. Слава богу, что отстояли контроль за устьем и патрулирование в Татарском заливе.

Муравьев имел в виду последнее заседание комитета по амурскому вопросу уже под председательством наследника цесаревича. Капитан не знал, а генерал-губернатор не счел нужным его извещать, сколько сил он положил перед заседанием, стараясь убедить Александра Николаевича в правильности и полезности для России их с Невельским позиции, однако преуспел лишь частично: наследник не скрывал, что на него давит авторитет графа Нессельроде, тридцать лет уже бывшего министром иностранных дел.

– Поймите, Николай Николаевич, – проникновенно говорил он, – как я могу не считаться с вельможей, к мнению которого прислушивался мой дядюшка Александр Благословенный и которого почитает мой батюшка. Сердцем я понимаю и принимаю ваши доводы, но ум мой все время оглядывается на них. Однако в обиду дать вас я тоже не могу.

Поэтому с зубовным скрежетом «стая Нессельроде», как ее называл Муравьев, приняла новое постановление, по которому Николаевский пост оставался в виде лавки Российско-Американской компании, а суда, заходящие в пролив, должны предупреждаться, что без согласия российского и китайского правительств никакие действия в этом районе непозволительны. Об этом, по указанию императора, в трибунал внешних сношений Китая был отправлен специальный лист.

Кроме того, постановили учредить Амурскую экспедицию под началом Невельского и верховенством Муравьева, которой из Сибирской флотилии выделялось 60 человек матросов и казаков, при двух офицерах и докторе, – для строительства жилья и служб в Петровском и Николаевском, для охраны и других надобностей (что за надобности имеются в виду, в постановлении не разъяснялось, но капитан втихомолку решил, что это – изучение Нижнеамурского края и острова Сахалин).

Решение получилось половинчатое, но и за то, сказал Муравьев, низкий поклон новому председателю комитета.

А Невельской остался недоволен. И самим постановлением, и тем, что на экспедицию выделялась ничтожная сумма денег – много меньше, чем на губернатора Камчатки с его малочисленной канцелярией. Всю дорогу он отмалчивался, хотя славный человек Миша Корсаков старался его развлечь то рассказом о своих похождениях в столице, то красотами за окном кибитки, то армейскими анекдотами, которых он знал великое множество – о великом князе Михаиле Павловиче, о графе Аракчееве, о министре Чернышеве, о войне Двенадцатого года… Геннадий Иванович вежливо слушал, иногда улыбался в особенно смешных местах, однажды решительно оборвал попытку майора поскабрезничать в отношении знакомых дам, а в общем больше был погружен в собственные мысли.

Мысли эти его ничуть не радовали – напротив, можно сказать, угнетали. Возникли они после того, как Миша простодушно похвастался своим двоюродным братом: Николай Николаевич перед новым годом получил подряд два ордена – в ноябре Святого Георгия 4-й степени, за двадцать пять лет службы, а в начале декабря – Святой Анны 1-й степени, «за неутомимую деятельность и полезные труды в Восточной Сибири».