Игорь Болгарин - Под чужим знаменем Страница 58

Красильников вытащил кисет, несколько раз встряхнул его в руке, чтобы табак сильнее перемешался, свернул цигарку и всласть затянулся горьким дымом отстоявшегося самосада. Когда он снова начал оборванный разговор, голос у него потеплел, стал свойским и обстоятельным:

– Двое детишек у меня в Евпатории остались, один – вроде тебя, четырнадцать годков ему, а второй и вовсе салажонок…

– Как это – «салажонок»? – спросил Юра.

– Ну совсем пацан еще: семь годков… Н-да! Вот видишь, какой я чекист! – досадно крякнул Красильников. – Мне бы помалкивать про Евпаторию-то. Она пока у ваших, у белых… Эх!

– А за что вы Загладина арестовали? – вспомнил Юра свое недавнее потрясение, с которого, как показалось ему, все в доме Сперанских изменилось, пошло кувырком.

– Э-э, да ты и его знал? Ну и компанию ты себе подобрал, однако! – сокрушенно покачал головой Красильников.

– Я видел, как вы его там, на базаре… возле телеги с оружием…

– На совести у твоего знакомого не только оружие, – цепко вглядываясь в мальчика, сказал чекист. – Когда пожар случился, ты уже в Киеве был?

– Это когда Ломакинские склады горели?.. Да, – ежась от воспоминаний, ответил мальчик.

– Вот он их и поджег, – жестко подытожил Красильников. – Сколько добра сгорело! Люди голодают, осьмушка на брата, а там весь хлеб в огне погиб!.. Однако заговорились мы с тобой, а дело стоит. – И его шаги торопливо простучали по лестнице, затем, то удаляясь, то приближаясь, зазвучал его распоряжающийся голос.

…Обыск в квартире Сперанского ничего не дал. Когда чекисты вошли в переднюю, уже одетый Сперанский бодрым голосом попытался пошутить:

– Я так понимаю, мне уже можно раздеться?

– Нет, почему же! Сейчас поедем! – не приняв шутки, бесстрастно ответил Красильников и отошел. Воспользовавшись этим, Викентий Павлович украдкой дотронулся до плеча Юры и попытался что-то втолковать ему взглядом. Но не успел. Красильников вернулся, приказал Сперанскому: – Проходите!

Викентий Павлович, держась одной рукой за конец шарфа, которым зачем-то укутал шею, скорбно склонился к своей жене:

– Ты не волнуйся, Ксения. Надеюсь, товарищи теперь все поняли, и меня, видимо, сразу же отпустят. Но очень тебя прошу… ты пойми… – И он снова выразительно кивнул на жену.

Красильников опять обратил внимание на эту фразу, нахмурился, обернулся к Юре и Ксении Аристарховне.

– Вы тоже поедете с нами! – отчужденно сказал он, налитый весь какой-то ледяной и властной силой.

На стареньком автомобиле, который волочил за собой пласты густого дыма, они поехали в ЧК. По дороге Викентий Павлович еще несколько раз пытался подать Юре какие-то знаки, но Юра каждый раз отворачивался, делая вид, что внимательно рассматривает случайно взятую с собой книгу «Граф Монте-Кристо».

…Фролов дружелюбно встретил мальчика, кивнул ему, даже подал большую и гостеприимную ладонь.

– Садись… Юра. Так, кажется, тебя зовут? – ласково произнес Фролов, с любопытством вглядываясь в хмурое лицо маленького гостя.

«Покупают», – растерянно подумал Юра и решительно ответил:

– Ничего я вам рассказывать не буду. Можете сразу расстрелять. – И высокомерно пожал худыми плечами.

Фролов беззвучно засмеялся, глаза у него сошлись в веселые щелки.

– С расстрелом мы малость повременим. А рассказать я тебя прошу только одно: за какие провинности тебя упрятали в чулан? А?

Юра сжался, беспомощно глядя перед собой, и невесело молчал.

– Ну что ж… не хочешь рассказывать – не настаиваю, – пристально оглядев Юру прищуренным взглядом, продолжал Фролов. – Понимаю – кодекс чести. Да мне и не нужно, чтобы ты выдавал чьи-то секреты. Мне и без тебя хорошо известно, что за птица твой дядя. И кто такие его друзья. И чего они добивались – тоже знаю… Ты, конечно, не раз слышал, как высокомерно они называли себя патриотами. Говорили высокие слова о чести, совести, любви к родине. А на самом деле они попросту отпетые бандиты. Все. В том числе и твой дядя.

Фролов задел в Юре самое больное, и тот насупился.

– Запомни, плохие люди не делают хороших дел!.. Так-то вот! – резко произнес Фролов и неторопливо размял в руках тощенькую папироску, прикурил, позвал Красильникова: – Отведи его, Семен, в дежурку, пусть там побудет. И вели, чтоб чаем напоили.

Большая комната, куда привел Юру Красильников, поражала строгой, почти стерильной аккуратностью, даже обычные дощатые нары не портили этого впечатления.

В раскрытые окна с улицы неутомимо вливалось солнце, наполняя комнату веселым светом, матово блестели в пирамиде стволы винтовок, отсвечивал золотом большой надраенный медный чайник.

Четверо красноармейцев за столом играли в домино. На нарах, прикрыв глаза от солнечного света кто фуражкой, кто и просто рукой, спали еще несколько красноармейцев. Один сидел в нижней рубашке и пришивал к гимнастерке пуговицу.

– Входи, входи, – подтолкнул Красильников Юру и обратился к красноармейцам: – Пусть мальчонка пока тут у вас посидит.

– Это как? – перекусывая нитку, спросил красноармеец в нижней рубахе. – Под охраной его, что ли, держать? Или он сам по себе?

– Да нет! Скажешь тоже – под охраной. Просто – приглядите… Чаю ему дайте! – Красильников порылся в кармане бушлата, достал кусок сахару, сунул его Юре в руку и тут же вышел.

…В полдень Лацис вызвал к себе Фролова с докладом. Слушал не перебивая, ни на миг не спуская с докладчика прямого взгляда. Он по привычке стоял у окна, и за его плечами виднелось широкое, разливное украинское небо и луковки собора, так похожие на этом фоне на созревшие золотистые каштаны…

– Сперанский – один из руководителей заговора, – докладывал Фролов. – В прошлом – кадровый офицер. Вот… нашли при обыске… – Он положил на стол несколько фотографий. – Бывший председатель местного союза офицеров. Убежденнейший монархист.

– Что показывает? – Лацис прислонился спиной к подоконнику и весь напрягся в ожидании.

– От показаний отказался! – Фролов грустно усмехнулся.

На столе лежали фотографии. Лацис стал неторопливо их рассматривать… Вот еще совсем молодой и бравый Викентий Павлович в новенькой офицерской форме картинно стоит, опираясь на эфес шашки… А вот групповая фотография, он – в Центре – уже с внушительным лицом и строгим обличьем. На третьей фотографии он же, по-гвардейски вытянувшись, с восторженно-оторопелым выражением лица, стоял возле кресла, в котором сидел полковник. Это был полковник Львов.

Фотографии для чекиста – тоже свидетели. Они давали показания, нужно было только внимательно всмотреться в них. И эти показания были против их хозяина, они говорили красноречиво о нем как о человеке заурядном и самовлюбленном. Такие люди обыкновенно упрямы.