Тим Уиллокс - Религия Страница 59

— А такое возможно? — спросил Гислери.

— Сам механизм выборов восходит к Византии, — сказал Людовико. — Каждый ланг собирается в своей часовне и выбирает рыцаря, который будет его представлять. Затем восемь рыцарей назначают председателя выборов. Еще они избирают триумвират, куда входит один рыцарь, один капеллан и один брат-сержант, все из разных лангов. После чего председатель, а также изначальный конклав из восьми рыцарей уже не принимает участия в дальнейшей процедуре. Затем только что назначенный триумвират избирает четвертого члена, а дальше четверо избирают пятого, пятеро — шестого, шестеро — седьмого и так далее, причем каждый новый член представляет другой ланг, — пока общее число выборщиков не достигнет шестнадцати. По крайней мере одиннадцать из них должны быть кавалерами, но ни один — из рыцарей Большого креста. Эти шестнадцать в конце концов отдают голоса за нового великого магистра, причем у председателя имеется право решающего голоса, если за кандидатов подано равное число голосов.

Гислери обдумал все услышанное и сказал:

— Великий магистр из итальянцев был бы просто чудом. Я за свою жизнь провел столько выборов, сколько жителей в Риме. Но обойти все эти фантастические препоны? Как?

— С вашего благословения, — сказал Людовико, — я намереваюсь сделаться одним из рыцарей Религии.

Гислери уставился на него.

— Оказавшись в конвенте, — продолжал Людовико, — я смогу подобрать для них подходящего кандидата.

— И кто же это? — поинтересовался Гислери.

— Отменный воин, которого за его военное мастерство уважают все ланги, и человек, прекрасно известный вам.

— Пьетро дель Монте,[74] — сказал Гислери.

Людовико кивнул. Дель Монте был балифом Итальянского ланга, адмиралом флота Религии. В свои шестьдесят пять он обладал безукоризненной репутацией.

Людовико продолжал:

— Его единственный недостаток — нехватка политического хитроумия — как раз на руку нам. Он будет прислушиваться к вашим нуждам, то есть, я хотел сказать, к нуждам понтифика. А для остальных лангов он будет наименее спорной кандидатурой в сравнении с прочими.

— Как это? — спросил Гислери.

— В борьбе с Турком каждый брат готов положить жизнь за других. Но это не значит, что они забывают о своем вечном соперничестве. Французы правят орденом уже больше столетия. Испанцы, каталонцы и португальцы воспринимают этот факт с горечью. Француз, де л'Иль Адам, потерял Родос, и даже репутация самого Ла Валлетта не свободна от пятен: восемнадцать тысяч испанцев, вырезанных на Джербе, неудачное освобождение Триполи… А Зоара была самым тяжелым поражением со времен Родоса. Триполи они потеряли прежде всего из-за предательства французов, но Ла Валлетт не только освободил виновного, Гаспара Вальера, от наказания, но и ввел его в Большой крест. Даже в мирное время французы и испанцы грызутся между собой, а во время войны политические трения обостряются как никогда. Каждый лагерь станет на пути у чужого кандидата. Достаточно будет лишь призвать к благоразумию, ну и оказать им должные знаки внимания, чтобы избрание дель Монте в военное время оказалось очень даже возможным.

— Вы точно в этом уверены?

— Рыцари — люди практического склада. Сражение — вещь непредсказуемая, а любовь Ла Валлетта к войне превосходит все прочие его пристрастия. Даже адские легионы не смогут заставить его уйти со стены. Если Ла Валлетту суждено погибнуть в бою, — при этих словах брови Гислери поползли вверх, — тогда для обычных выборных интриг не останется места, они будут означать самоубийство. Совесть потребует, чтобы новый великий магистр был назначен сейчас же. И в столь стесненных обстоятельствах серьезных претендентов можно будет сосчитать по пальцам одной руки. Дель Монте один из них. С моей помощью он победит.

— А если дель Монте тоже погибнет?

— Матурин Ромегас, морской генерал и величайший герой, ничем не отличается от него. Менее податливый, возможно, чем дель Монте, но такой же добрый сын Италии.

Гислери сцепил пальцы и уставился в стол. Он был обеспокоен.

— Крест не дается тем, у кого слабая спина, — сказал Людовико.

Гислери поднял глаза.

— Если Ла Валлетт погибнет в битве. А если не в битве?

— Пусть вашу совесть это не тревожит, — ответил Людовико. — И вообще, не думайте больше об этом. Все, что мне необходимо, — это чтобы вы благословили меня на вступление в Религию.

— Мое благословение, даже если я его дам, будет самым малым из того, в чем вы нуждаетесь. Попасть в орден — не та цель, которой просто достигнуть. Более того, рыцари едва ли обрадуются присутствию в их рядах инквизитора.

— Я не сделал ничего, чтобы вызвать в них враждебность. К их удивлению, я даже снискал расположение Ла Валлетта, поскольку пообещал замолвить за него словечко перед его святейшеством. Два следующих шага завоюют для меня их общую благосклонность. Первый — оказать рыцарям значительную военную помощь.

— Теперь уже слишком поздно, Рим не в силах это сделать.

— Зато в силах испанский наместник на Сицилии, Гарсия де Толедо.

— Толедо не станет вмешиваться, если это не в его интересах или не в интересах Мадрида.

— Верно. В данный момент приводить большое подкрепление, о котором умолял его Ла Валлетт, слишком рискованно. Но рано или поздно Толедо обязательно пришлет его. Если Религия победит Турка без посторонней помощи, вся слава достанется рыцарям. Если же Религия все-таки погибнет, то турецкая армия окажется вымотанной до предела жестокой осадой, на голом острове в тысячах миль от дома, и будет лакомой добычей для той армии, которую Толедо соберет на Сицилии к началу осени. Трагическая гибель Религии с последующей блистательной реконкистой прославит имя Толедо в веках.

— Неужели он способен на такое вероломство?

— Он кастилец.

— А император Филипп тоже допустит гибель Мальты?

— Если вслед за тем он обретет ее снова, причем как исключительно испанское владение, почему бы нет? Карл Пятый отдал Мальту рыцарям, только чтобы забыть об их существовании после изгнания ордена с Родоса. В то время остров уже обеднел и почти не имел стратегического значения. Но это было сорок лет назад, до того, как возмужал Сулейман, до катастрофы в Северной Африке,[75] до того, как Карл Пятый разделил империю между сыновьями,[76] до того, как Лютер расколол христианский мир пополам. С тех пор как рыцари обосновались на Мальте, весь мир перевернулся с ног на голову.

Гислери покачал головой. Он все-таки не был убежден до конца.