Эмма Орци - Коварство и честь Страница 59

Если не считать Элеоноры Дюпле, чье страстное обожание Робеспьер скорее принимал, чем отвечал таким же, он не обращал внимания на женщин. Таким образом, триумф Терезы был неоспорим. Она жаждала этого величия, видя в нем свое предназначение. Вспомнив, пророчества Шовелена и матушки Тео, она позволила грезам о знаменитом английском лорде медленно потускнеть… неохотно распростившись с ними.

Хотя в душе она неизменно и страстно молилась о их благополучном побеге, некий лукавый демон подталкивал ее под локоть, повторяя вдохновенные слова Шовелена: «Бросьте Алого Первоцвета под ноги коней колесницы Робеспьера, и корона Бурбонов будет вашей»…

И в тот самый момент, когда мысль о том, что эта великолепная голова падет под ножом гильотины и боль раскаяния и сожаления будет сжигать ее душу, она с манящей улыбкой обращалась к единственному человеку, который мог возложить корону на ее голову. Он по-прежнему был в зените славы. Сегодня, когда зрители увидели его в ложе Кабаррюс, оглушительные восторженные крики понеслись с галерки. Тереза наклонилась к нему и кокетливо прошептала:

— Вы можете сделать с этой толпой все, что угодно! Держите в повиновении народ магнетизмом вашего присутствия и голоса. Нет такой вершины, которую вы не могли бы покорить!

— Чем выше вершина, — угрюмо пробормотал он, — тем больнее падать…

— Нужно глядеть на эту вершину, а не в разверзшуюся внизу пропасть, — посоветовала она.

— Предпочитаю смотреть в прелестнейшие в Париже глаза, — ответил он, неуклюже пытаясь быть галантным, — и оставаться слепым как к вершинам, так и к пропастям.

Она с нетерпеливым вздохом притопнула маленькой изящной ножкой. Похоже, судьба на каждом повороте подсовывает ей малодушных, нерешительных мужчин! Тальен пресмыкается перед Робеспьером, Робеспьер боится Тальена. Шовелен мучается расстроенными нервами… Как сильно отличается от них спокойный, владеющий собой англичанин, с его добродушием и завораживающей самоуверенностью! А ведь он заявил, что сделает ее королевой Франции со всеми привилегиями, кроме титула! И сказал это так беспечно, так уверенно, словно пообещал ей приглашение на раут.

Когда через несколько минут Робеспьер вышел из ложи и Тереза осталась наедине со своими мыслями, ей уже не хотелось выбрасывать из головы картину, ставшую такой дорогой для нее. Высокая атлетическая фигура, ленивый прищур смеющихся глаз, узкая ладонь, выглядевшая такой твердой и сильной в водопаде дорогих кружев…

Ах, все! Конец грезам! Больше это не повторится! Он сам разбудил ее, сам бросил жребий, который должен оборвать его прекрасную жизнь, даже в тот час, когда сама любовь и удача улыбались ему губами и глазами прелестной Кабаррюс.

Судьба в обличье единственного человека, которого она могла бы любить, бросала Терезу в объятия Робеспьера.

В следующий момент ее снова грубо пробудили от грез. Дверь ложи резко распахнулась. Повернувшись, Тереза увидела Бертрана Монкрифа, без шляпы, с растрепанными волосами, в мокрой и грязной одежде, и едва успела повелительным жестом оборвать крик, сорвавшийся с его губ.

Обозленная неуместным шумом публика энергично зашикала.

Тальен вскочил.

— Что случилось? — прошептал он.

— В доме гражданки обыск! — поспешно пояснил Монкриф.

— Невозможно! — резко оборвала Тереза.

— Тише! Молчите! — неслось со всех сторон.

— Я прибежал оттуда, — бормотал Монкриф. — Сам видел… и слышал.

— Давайте выйдем, — потребовала Тереза. — Мы не можем здесь говорить.

Она вышла первой. Тальен и Монкриф последовали за ней.

К счастью, в коридоре никого не было, если не считать капельдинеров, сплетничавших в уголке. Тереза, побелевшая как полотно, но скорее обозленная, чем струсившая, потащила Монкрифа за собой в фойе. Там тоже никого не было.

— Говорите! — скомандовала она.

Бертран провел по мокрым волосам дрожащей рукой. Одежда промокла насквозь. Он дрожал от холода и устал так, что едва стоял на ногах.

— Говорите! — нетерпеливо повторила Тереза.

Тальен был почти парализован ужасом. Он ни о чем не расспрашивал молодого человека, только смотрел широко раскрытыми, полными страха глазами, словно хотел вырвать у него слова, прежде чем они слетят с губ.

— Я был на улице Вильедо, — задыхаясь, бормотал Монкриф, — когда разразилась гроза. Пришлось поискать убежища под навесом дома, напротив того, где живет гражданка. Я пробыл там довольно долго. Потом буря немного улеглась… и появились солдаты Национальной гвардии. Я видел их даже в темноте. Они прошли довольно близко от меня и говорили о гражданке Кабаррюс. Потом они перешли улицу и вломились в дом. Я видел в дверях гражданина Шовелена. Он обругал их за опоздание. Всего их семеро, капитан и шестеро солдат, да… и еще тот астматик.

— Как?! — воскликнула Тереза. — Рато?

— Что, во имя Сатаны, все это значит? — яростно прошипел Тальен.

— Они вошли в дом, — продолжал Монкриф, с трудом выговаривая слова. — Я последовал за ними на небольшом расстоянии, чтобы точно увериться, прежде чем прийти сюда предупредить вас. К счастью, я знал, где вы были. К счастью, я всегда знаю…

— Уверены, что они поднялись ко мне? — уточнила Тереза.

— Да. Я почти сразу же увидел в вашей квартире свет.

Тереза резко повернулась к Тальену.

— Мой плащ! Я оставила его в ложе.

Он попытался протестовать.

— Я иду, — твердо объявила она. — Это какая-то ужасная ошибка, за которую негодяй Шовелен поплатится жизнью. Мой плащ!

Бертран покорно вернулся в ложу и накинул на плечи Терезы плащ. Он не сомневался, что если его божество желает вернуться домой, никакие силы на земле не смогут ее удержать. Она ничуть не боялась, но на ее гнев было страшно смотреть, и горе тому, кто посмеет его вызвать! И в самом деле, Тереза, раскрасневшаяся от недавнего триумфа и столь редких, хоть и неуклюжих комплиментов Робеспьера, все еще звучавших в ушах, чувствовала, что готова на все. Готова одолеть все, даже Шовелена с его угрозами. Ей даже удалось уговорить Тальена остаться в театре и как ни в чем не бывало показаться на публике.

— На случай если слухи об этой гнусности распространятся по театру, вы должны с улыбкой их опровергнуть. Нет! Вы должны пригрозить жестоким наказанием тем, кто все это задумал.

Потом она завернулась в плащ и, взяв Бертрана за руку, поспешила к выходу.

Глава 31

Богоматерь милосердия

Тереза Кабаррюс, подобно разъяренному божеству, явившемуся святотатцам, появилась на улице Вильедо всего десять минут спустя. В квартире было полно народа: у двери — стражники, мебель перевернута, обивка вспорота, дверцы буфетов распахнуты, даже перина и белье сброшены на пол. Единственная лампа в приемной бросала свет на разгром в гостиной, вторая была укреплена на стене коридора. В спальне громко причитала и ругалась по-испански горничная Пепита, которую охранял солдат.