Густав Эмар - Миссурийские разбойники Страница 6

— В этом позволь мне тебе отказать, друг мой, эти часы для тебя гораздо полезнее, чем для меня, и…

— Каждый раз, как ты посмотришь на них, вспоминай обо мне; меня уже не будет с тобой, чтобы говорить тебе: надейся!

Оба, рыдая, бросились в объятия друг друга и долго оставались обнявшись. Оливье был побежден.

— Принимаю, — сказал он со слезами в голосе.

— Благодарю, ты мой истинный друг! — радостно вскричал капитан. — Теперь одевайся, пока я все это уберу; мне хотелось бы посмотреть на тебя в дорожном костюме.

— Я очень рад доставить тебе удовольствие, но нам остается сделать еще одну последнюю покупку, прежде чем я займусь своим туалетом.

— Какую же? Я, кажется, ничего не забывал, — сказал капитан с лукавым видом.

— Ты понимаешь, друг мой, что я не стану нести все это на спине, не говоря уже о том, что я буду походить на Робинзона Крузо на острове; как я ни крепок и ни силен, я не вынесу этой тяжести больше двух часов.

— Это правда. Так как же быть?

— Пойдем купим лошадь. Капитан расхохотался и потер руки.

— Подойди-ка сюда, любезный друг, — сказал он.

— Куда?

— Да вот к окну.

— Для чего?

— Смотри.

Молодой человек высунулся из окна; две лошади совершенно оседланные и взнузданные, которых держал под уздцы слуга гостиницы, стояли у дверей.

— Что ты думаешь об этих животных? — спросил капитан.

— Они очень хороши; особенно великолепна вороная, это лошадь луговая, называемая охотниками мустангом.

— Ты, кажется, знаешь в этом толк?

— Я видел таких лошадей достаточно и должен знать, любезный друг. Этот мустанг кажется мне очень ретивым; он, должно быть, еще молод. Счастлив человек, которому он принадлежит. Хотелось бы мне найти такую же!

— Это легко.

— Не так легко, как ты думаешь: эти лошади очень редки на берегу, да и вообще хозяева не любят расставаться с ними.

— Я очень рад, что он тебе нравится. Он принадлежит тебе.

— Как?! Неужели?

— Да, я купил его для тебя; представился случай, и я поспешил воспользоваться им.

— О! Это уж слишком, Пьер, это уж слишком! Ты же разорился.

— Какое безумство говорить таким образом… Да! Предупреждаю тебя, что в седло я велел вделать двойной карман, в котором ты найдешь несколько мелких вещиц.

— Ах! Это ужасно, друг мой, — ты, должно быть, хочешь заставить меня сожалеть.

— Нет, друг, я оставляю тебе вещи на память; таким образом я уверен, что ты не забудешь меня.

— Разве мне нужны подарки, чтобы сохранять, как драгоценность, нашу дружбу в моем сердце?

— Ты знаешь, что дела остаются делами, как говорят здесь; я занимался твоими делами сегодня утром, теперь пора подумать о моих.

— Это ты за один час наделал такие чудеса?

— Я спешил. Ну, одевайся же.

— Я скоро буду готов… Но там стояли две лошади…

— Да, вторая для меня.

— Как для тебя?

— Я хочу проводить тебя. Пусть получатель товара делает сегодня что захочет, я умываю руки.

Молодой человек молча пожал руку своему другу. Крупные слезы потекли из его глаз, радость душила его, он не мог говорить.

С лихорадочным волнением начал он надевать дорожный костюм; друг помогал ему. Через несколько минут он оделся. Эта одежда чрезвычайно к нему шла и совершенно изменила его внешность.

— Ты просто великолепен, — смеясь, сказал капитан, — ты похож на калабрийского разбойника.

Они вышли. Капитан заплатил за завтрак, и оба друга сели на лошадей.

— В какую сторону мы повернем? — спросил капитан.

— Пойдем прямо, — ответил молодой человек, улыбаясь, — всякая дорога ведет к тому месту, куда я еду, потому что я не еду никуда.

— Это правда, — прошептал капитан со вздохом, — это прямо-таки кругосветное путешествие по суше.

Они отпустили поводья и тронулись в путь.

Тихо ехали они рядом, разговаривая между собой откровенно, припоминая прошлую жизнь, но не говоря о настоящем.

Через два часа молодой человек остановился.

— Расстанемся здесь, — сказал он, — если мы должны расстаться, лучше теперь, чем после; притом солнце скоро зайдет.

— Прощай! — сказал капитан, задыхаясь от волнения.

— Прощай! — ответил Оливье. Они обнялись.

Молодой человек пришпорил лошадь, проехал несколько шагов, потом резко остановился и галопом вернулся обратно.

— Обними меня опять, — сказал он своему другу.

— Я ждал этого, — ответил капитан.

После последних объятий Оливье поехал дальше; на томместе, где дорога делает изгиб, он обернулся.

— Прощай! — закричал он, размахивая шляпой.

— Прощай! — ответил капитан. Молодой человек исчез за поворотом дороги.

— Увижу ли я его когда-нибудь? — прошептал Пьер Дюран, отирая слезу.

Задумчиво и шагом вернулся он на дорогу, ведущую к гавани, куда приехал с наступлением ночи.

ГЛАВА III. Сэмюэль Диксон дает прекрасные советы своему брату

тот день, когда «Патриот» бросал якорь в массачусетской бухте, довольно странная сцена происходила в восьмом часу утра в очаровательной деревеньке Нортамитон.

Деревня эта, вероятно сделавшаяся теперь цветущим городом, была выстроена в восхитительной местности на берегу Коннектикута, в тридцати шести милях от Бостона, с которым она имела постоянные торговые сношения.

В тот день, о котором идет речь, какое-то воодушевление, впрочем, весьма мирное, царило в этом предместье, обычно столь спокойном.

Множество мужчин, женщин и детей, число которых увеличивалось, как подступающий прилив, толпились с тревожным любопытством около телег и повозок, запряженных в пять и даже шесть сильных лошадей, остановившихся у дверей кирпичного дома единственной, а следовательно, и главной гостиницы в деревне, и четырех великолепных верховых лошадей, полностью оседланных, которых держал двадцатипятилетний негр, неглупый по наружности, который, прислонившись к стене и забрав все поводья в одну руку, беззаботно курил коротенькую трубку, такую же черную, как и он сам, и с лукавым видом смотрел на окруживших его людей, отвечая на их беспрерывные расспросы пожатием плеч и временами бросая реплики, совершенно непонятные для нескромных допросчиков.

Толпа, однако, все оживлялась, кричала, ругалась, разглагольствовала, размахивала руками с чрезвычайной живостью и никак не могла успокоиться, по той простой причине, что каждый задавал вопросы и никто не думал отвечать на них.

Между тем шум все усиливался, собрание на свежем воздухе принимало громадные размеры и, благодаря постоянно увеличивавшемуся числу пребывающих, угрожало не только загромоздить единственную узкую улицу, но и совершенно перегородить проход.