Юрий Иваниченко - Крымский щит Страница 6

Фельдфебель бросил Кевсер на кровать и стал срывать с неё платье. Но девушка изловчилась и, сколько было духу и силы, толкнула фрица в грудь ногами. Он отлетел, шарахнулся о стенку и выругался по-русски.

А Кевсер, как ошпаренная, выскочила из спальни.

Фельдфебель остался за дверью, а второй немец встретил её гоготком, но не тронул.

Кевсер перевела дыхание. Время приближалось к одиннадцати, вот-вот появится Сергей, а она не сможет выйти, сообщить о засаде. У окон сидят полицаи и не спускают глаз со двора.

«Как предупредить его?» – спрашивала себя Кевсер.

А тут ещё этот фриц… ужас какой! Никак не очухается в спальне. Видать, и желание всё пропало.

Во что бы то ни стало надо унести кувшин со стола во дворе. Время неумолимо близится…

Кевсер попросила разрешения напиться. Немец молча выслушал, что-то соображая. Потом кивнул:

– Я, вассер. Гебен зи мир.

Это Кевсер поняла; она подошла к окну и указала на кувшин, стоящий на столе посередине двора.

– Гут вассер, йа?

– Даффай, – приказал немец по-русски.

И Кевсер, не чувствуя ног и дрожа всем телом от радости, выскочила в приоткрытую дверь. Подбежала к столу, подхватила и внесла кувшин в дом, подала его немцу.

Тот жестом приказал напиться сначала ей самой.

Кевсер налила воды в кружку и выпила. Тогда и немец сделал то же.

«Ага, боитесь? Чтоб не отравили?!» – подумала девушка.

Сердце стучало от радости, что успела подать условный знак.

«В эту ночь петухи, наверное, опоздали со своим пением», – подумал Володя.

Клонило ко сну. Зевота раздирала рот до ушей, но надо было смотреть на двор, на кувшин и на дверь. Володя вновь зевнул – да так и застыл: скрипнула дверь веранды и выскользнула девушка. Пятно её лица, освещённого луной, казалось мертвенно-бледным. В чёрном зеве двери сверкнул холодный блик на стволе автомата, направленного ей в спину. Она не шла, а летела к столу, белая накидка крыльями развевалась у неё за спиной. Мигом схватила кувшин и так же быстро нырнула в темноту, словно унесши сияние луны с собой.

Облака опять надвинулись, и стало темно.

То ли это была явь, то ли сон, – так произошло всё быстро и неожиданно.

И в это время, словно сговорившись, заорали все разом петухи села.

Через полминуты вновь настала тишина. Но сон как рукой сняло.

Вдруг вдали за селом прозвучало несколько одиночных выстрелов и эхо в горах повторило их.

Володя ещё внимательнее прислушался.

Вот за углом дома что-то брякнуло, и показалась фигура, идущая из глубины двора. Полицай! Он прошел к сараю, а ему навстречу, из тени, отделились двое. О чём-то тихо пошептались. Один из них подошел к веранде и постучал. Дверь открылась, и из темноты вынырнул четвёртый.

У двери все они заговорили громче, а изнутри донеслись крики:

– Ком! Ком шнель!

– Никуда я не пойду! Я не знаю, где он!

Володю обдало жаром от крика и от того, что девушке ничем не помочь. По телу прокатилась дрожь напряжения и нетерпения.

В соседнем дворе залаяла собака – и вдруг деревня словно проснулась. Собачий брех, людские голоса, крики – всё это волной прокатилось по всей лощине, занятой селом, и разлетелось окрест.

И за домом Кевсер возник непонятный шум, галдёж. Двое бросились туда. Из веранды, один за другим, выскочили полицаи, а третий – жандарм, – вытолкнул девушку.

Она не удержалась, упала и застонала.

В этот же миг в другом дворе раздалась длинная очередь из автомата и оборвалась.

«Почему молчит Сергей? – мелькнула у Володи непрошеная мысль. – Неужели?.. Ведь пулемёта не слышно!»

Девушка оставалась лежать, и немец бросил её, устремившись следом за полицаями, на ходу крикнув что-то другому жандарму, который остановился, словно не зная, что ему делать.

Слева, где-то на улице, вновь застрекотало, и тут же коротко и зло прокатились пулемётные очереди.

– Значит, жив! – мелькнуло у паренька. – Теперь и моя очередь начинается!

Девушка поднялась и быстро побежала прочь от дома, прямо к его укрытию.

Фашист бросился за нею с криком:

– Цурюк! Цурюк! Хальт! – и начал стрелять.

Она уже подбегала к сараюшке.

Володя отвёл предохранитель и хлестанул свинцом по немцу и двум полицаям, выбежавшим во двор.

Девушка от неожиданности упала.

Упали – нет, скорее просто залегли, – и все трое во дворе.

А девушка секунду спустя вскочила и бросилась к стенке, где стоял лист железа, отодвинула его под прикрытием автоматного огня и забралась в укрытие.

Подползла и с радостью обняла Володю, – зная только, что это избавитель.

И шепнула:

– Я – Кевсер. А где Сергей?

– А слышишь пулемёт? Это он стреляет. Теперь всё пойдет, как надо!

Кевсер увидела лежавший рядом карабин и попросила:

– Дай мне его!

– Бери. Стрелять умеешь?

– Да. Серёжа научил.

Она ловко передёрнула затвор, прицелилась в подбегающего врага.

– На, получай, кобель. Не будешь больше мучить и вешать нас! – крикнула Кевсер и выстрелила. Жандарм упал.

Тут подбежали Щегол и Саша.

– Как дела, Володя? Держишься?

– Держимся! Видите? Кевсер отбили. Вон они лежат, стервятники…

Тем временем каратели, отстреливаясь, стали отходить огородами вниз.

– Не дать уйти! – раздался голос Сергея Хачариди. – Окружайте!

Группа Марченко, заслышав горячую, упорную стрельбу, ворвалась в село с запада, отрезав пути к отходу немцев и полицаев.

Кольцо сужалось с каждой минутой, и скоро дело было кончено. Бой затих. Похоже было, что никто из немцев и полицаев не ушел… Хотя, может, кто-то успел спрятаться. А у партизан тяжело ранило двоих: Лобова и разведчика Васина из марченковской группы.

– Так, – сказал Сергей, когда обе группы собрались у старой сельской почты, саманного домика с просечёнными пулями стенами. – Оружие собрать, а всю эту босоту дохлую вон туда, в овраг. Ни к чему кому-то знать, в каких хатах они прятались. Слушай, Марченко, надо бы по-быстрому выяснить, кто тут стукачом был. Расспроси, ладно?

– Сам не можешь, что ли? – заворчал Марченко.

– Да некогда мне, – махнул рукою Сергей. – Скоро в отряд возвращаться, а мне ещё с Кевсер надо разведданными обменяться.

…А скоро Кевсер и её стариков пришлось забрать из Биюклы в отряд. Она сразу же начала работать в санчасти, и те, кому приходилось туда обращаться, говорили, что руки у нее золотые. Мало того, что лучше неё, оказалось, никто перевязку не сделает, так ещё собирала с мамой, пока Зарема Сулеймановна могла ходить по горам, всякие травы и корешки, делала из них что-то вроде мази и прикладывала к болячкам. Помогало. Правда, Зарема Сулеймановна скоро умерла… И Николай Лобов, наш кубанец, который так и не оправился от ран.

Кажется, как раз накануне того дня, когда надо было идти на связь с Южным соединением, через Пойку…

Но сначала был тот страшный вечер в Сары-таш. И вся наша ненависть умножилась…

Третье чувство

– Не понимаю, – пожаловался Беседин. – У неё что, на лбу написано?

Проблема была вот в чём. За последнюю неделю «провалился» второй связник, причём связник издалека, из самого Симферополя, и с совершенно надёжными, мало что проверенными, так и настоящими, выданными самой симферопольской комендатурой, документами. И это была женщина уже достаточно опытная, которая прежде пять раз приходила в отряд, приносила разведданные и даже бланки немецких и румынских документов, благополучно уведённые подпольщиками прямо из соответствующих учреждений, и благополучно возвращалась в город.

И с ней самой тоже вроде никаких проблем не наблюдалось: этническая эстонка, обрусевшая в Крыму, она тем не менее и по своему типу, – голубоглазая костистая блондинка, и по фамилии, и по приличному владению немецким (с «забавным», по выражению её непосредственного начальника, техник-лейтенанта Вернера, акцентом), она не вызывала никаких подозрений.

Вполне прилична была и её легенда: она регулярно навещала стариков-родителей на хуторе, когда-то входившем в состав эстонского колхоза, о чём имелся соответствующий документ, регулярно обновляемый самим лейтенантом Вернером, куратором городской коммунальной службы. И в самом деле навещала, а потом, как стемнеет, перебиралась в отряд, а назавтра выходила на шоссе, минуя пару полицейских и жандармских постов, и там её охотно подвозили попутные машины. И вдруг – провал…

Причём был ещё один момент. Провалы случались и прежде: бывало к документам обоснованно придерутся, или вдруг найдут плохо припрятанную «передачку» для подпольщиков – если из отряда, или для партизан, если от городских подпольщиков или соседнего отряда. Пару раз было, что просто у связника не выдерживали нервы, и дело оборачивалось пулей вдогон. Предыдущий случай был как раз шесть дней тому; что именно происходило, точно узнать не удалось, но произошла стрельба, на том месте позже нашли несколько гильз и пятно крови, а свои люди из ближнего села рассказали, что татарский патруль – их там было аж пятеро, – привез окровавленное тело какого-то бородатого старика, а потом прикатили на мотоцикле немецкие жандармы и после переговоров поехали все вместе куда-то прочь.