Первое королевство. Британия во времена короля Артура - Макс Адамс Страница 6

и кантиаки) через королевства раннего Средневековья типа Хвикке к привычным графствам вроде Кента. Однако в мозаике небольших политических, социальных и культурных образований (их опознано около 200) удается обнаружить и менее очевидные связи. Это элементы, укорененные в многообразных ландшафтах Британии, отзвуки имен, которые слышны в древних названиях и записаны в юридических документах: Arosætna – народ с реки Эрроу (Arrow) в Вустершире, Pecsætna – народ Скалистого края (Peaks Discrict) в Дербишире, Myrcna (мерсийцы) – жители окраинных земель (marches). Многие из этих названий сохранились в знаменитом, но загадочном документе VII или VIII века, известном как «Роспись племен»[26], – первой политической карте новой эпохи. Тем не менее важные части этой географической головоломки отсутствуют: мы видим не фильм, а отдельные кадры, и к тому же очень нечеткие.

Археологи, проводящие раскопки, также со все большей уверенностью отмечают преемственность на разных уровнях – от переделки и починки вещей и строений до общих тенденций в обустройстве поселений: разбитые обеденные тарелки тонкой работы не заменяли, а чинили, скрепляя медной проволокой, виллы служили жильем до середины V века, но уже не были прежними, городские центры превращались в мастерские, появлялись новые типы жилищ и экзотические ритуалы погребения. Археологи фиксируют изменения в географии распространения и форме материальных объектов, начиная с украшений и пряжек для поясов, заканчивая оружием и архитектурой, отслеживают перемещения керамики от анатолийской печи для обжига к валлийской крепости на холме, составляют описи инструментов, воссоздают ремесленные техники, реконструируют жизнь мужчин и женщин, перемещавшихся по дому и по двору.

Главное искушение археологов – их воображение. Они преуспели в реконструкции и описании материальных процессов: они могут рассказать, как обрушиваются стены, как зарастают илом канавы, могут датировать органические останки и по ним проследить изменения окружающей среды, описать рацион, болезни и травмы. Однако они не способны закрыть лакуны в пространстве и времени – те неведомые недели, месяцы, годы или столетия, что заполняют провал между мозаичным полом, тщательно выскобленным в последний раз, и лугом, который теперь его покрывает. Получив в свое распоряжение должные ресурсы, археолог сможет многое рассказать о том, чем занимались день ото дня жители Солсберийской равнины, но никогда не узнает, как, почему, когда именно они ушли. А история конца римской Британии – это прежде всего история оставленных поселений. Или, по крайней мере, она такой кажется.

В последние тридцать лет среди историков преобладает мнение, что максимальная численность населения Британии в первые четыре века нашей эры составляла более 2 миллионов человек. По более амбициозным (и детальным) оценкам, при городском населении примерно в 250 тысяч человек (если считать городами все поселения от Лондиния до придорожных селений меньше Нук-Дауна), 100 тысячах военных, живших в гарнизонах или рядом с ними, и более чем 3 миллионах человек, живших на хуторах и в деревнях, общая численность населения должна была составлять порядка 3,5 миллиона[27]. Даже если эти оценки неточны, они вряд ли сильно расходятся с истиной. Аэрофотосъемка, данные лидара[28], представленные в базе Portable Antiquities Scheme[29], и опубликованные результаты раскопок, проводившихся перед строительством новых зданий, существенно расширили перечень известных нам поселений римского периода в Британии (хотя обнаружены, по всей вероятности, еще далеко не все).

Ни один серьезный исследователь не станет утверждать, что подобная численность населения была характерна для эпохи Беды или любого другого периода, предшествовавшего Нормандскому завоеванию (даже если допустить, что многие поселения и места захоронений тех времен нам также неизвестны). Судя по свидетельствам Гильды, в Британии к тому моменту, когда он писал свою проповедь-предостережение «О погибели и покорении Британии»[30], – то есть между 490 и 540 годами, – рождаемость значительно снизилась или смертность существенно возросла (или и то и другое вместе). Очень жаль, что мы не можем точно датировать сочинение Гильды[31] и поэтому не можем определить, насколько быстро уменьшалась численность населения. Данные об оставленных поселениях – ненадежные свидетельства: отчасти потому, что они не говорят, куда ушли люди, или – если они умерли от голода или были поголовно истреблены – где лежат их останки.

Наиболее достоверный источник сведений об изменении окружающей среды раннего Средневековья – свидетельства пыльцевых диаграмм[32] по заболоченным территориям и озерам Британии и Ирландии – дает довольно парадоксальную картину. Скрупулезное исследование имеющихся в настоящий момент данных заставляет предположить, что ландшафт Британии в первые века после ухода римлян претерпел некую метаморфозу: количество культивируемых земель, в особенности пастбищ, почти не изменилось, но их стали использовать гораздо менее интенсивно[33]. Незначительное и отнюдь не повсеместное увеличение количества древесной пыльцы можно объяснить частичным прекращением вырубки молодой поросли. Таким образом, общеизвестная история, созданная на основании впечатлений от первых раскопок и книг Гильды и Беды и содержащая яркие образы запустения, – история о лесах, выросших на месте заброшенных полей, – неверна. Крупный рогатый скот, овец и, возможно, лошадей, теперь разводили и откармливали не для потребностей прожорливой централизованной военизированной экономики империи, а только для нужд местного сообщества. Мы видим, что численность населения постепенно уменьшается, производительность труда падает, излишки сельскохозяйственной продукции сокращаются – и, возможно, снижается рождаемость. Катастрофа? Не похоже. Географы, указывая на границы полей и угодий, со все большей уверенностью утверждают, что эти земли продолжали использоваться и во второй половине первого тысячелетия[34].

Чтобы разобраться в кажущихся весьма резкими изменениях политической и культурной ориентации, в результате которых римская Британия превратилась в англо-саксонскую Англию, валлийский Уэльс и пиктскую Шотландию, необходимо разрешить несколько серьезных противоречий. С одной стороны, имеется привычное повествование о брошенных жилищах, оставленных виллах и покинутых романо-бриттских городах, о прекращении монетного обращения, исчезновении крупного налаженного гончарного производства, об уходе римской армии, о появлении новых – вроде бы чужих – поселений и погребений, о повсеместном вытеснении из обихода даже не одного, а двух языков. С другой стороны, исследования изменений окружающей среды и ландшафта выявляют все больше признаков преемственности (правда, довольно мелких). Например: люди действительно покидают виллы – но лишь для того, чтобы поставить новые жилища всего в нескольких метрах от них; кустарное гончарное производство по-прежнему сохраняется; вновь возникают территориальные племенные сообщества, очень похожие на аналогичные сообщества бронзового века. Чтобы разобраться со всеми очевидными несоответствиями, нужно внимательно приглядеться к тому, что находится у границы наших возможностей и наших знаний, – к метафизически неуютной полосе, где мощеная площадь переходит в пашню, дверная стойка врезается в забытую могилу, пограничные канавы и изгороди теряют свое предназначение и становятся достоянием памяти. С точки зрения археолога – это граница хаоса.

Даже через 400 лет колониального правления (а на далеких северных и западных окраинах –