И такая судьба - Михаил Леккор Страница 6

Писано в верфях под Воронеже.

Петр'.

Все это Дмитрий, естественно, не видел. Но почувствовал, что почерк царев. И знаменитая подпись «Птр». Добилась все-таки женушка

Видимо, царь писал где-то второпях, на чистой стороне черновика. Вон, чья-то просьба. Купчишки, судя по всему.

И все, письмо Петра стремительно уехало из рук в руки, перейдя от княгини Дарьи к Федору Юрьевичу Ромодановс5ому. «А мне, — хотелось пожаловаться Дмитрию, — мне порадоваться? Ведь это моя челобитная о пожаловании жизни!»

Впрочем, ладно. И не челобитная это, а приговор сволочи Меньшикову. Пусть радуется, гад, ведь его царское величество о казни не пишет. По крайней мере, твердо. А что бить будет светлейшего губернатора Санкт-Петербурга, так поделом!

Глава 3

Князь-кесарь как бы с благоговением несколько раз поцеловал царское письмо. Как понял Дмитрий, специально для присутствующих зрителей, то есть для семейной пары князя и княгини Хилковых. Почему как бы? Да потому что он потом сразу без каких-либо чувств обратился к Даше:

— Скажите, княгиня, а как вы разговаривали с государем? Откуда взялся этот чин корабельного подмастерья, не маленький, между прочим.

Вот, нет у него к Петру никакого благоговение, а есть просто служебное чинопочитание. Он же царь, а ты, как не расти, его не обгонишь. Ну и ладно, а дядька прикольный, зря он и с ним раньше ругался.

Даша, меж тем, вопросительно посмотрев на мужа и не увидев никакой реакции, незаметно от Ромодановского пнула его ногой. Но к этому времени князь-кесарь, недовольный медлительностью княгини, повернулся к ней всем своим большим телом. На такое угрюмое внимание она была не готова и невольно заговорила.

Ай-яй-яй, несчастный я, — посмеялся Дмитрий в душе, — на побои на дыбы належаться новые женины. Бедный и несчастливый, всюду избиваемый князь рюриковой крови!

Он, конечно же, видел, что она нуждается в его поддержке. И если бы это было по-серьезному, то поддержал бы. Но жена забыла, что теперь она тоже немаленький чин. Вроде бы его гвардейское звание де-юре выше, но по факту, гм. Короче, давай, Даша, выбирайся сама. Ножками, милая, ножками!

И она стала действовать самостоятельно, видимо, решив, что муженек еще искалечен и болен. Недееспособен, можно сказать.

— Князь-кесарь, государь был очень удивлен, ведь к нему на строящийся корабль на верфи я пришла одна. Тятю не взяла сама, Петр Алексеевич, не любил его и потому мог действовать, но не так, как мне хотелось. А преображенцы… — она замялась. По-видимому, причина была не очень приличная, поэтому Даша лишь застенчиво констатировала: — они не пошли.

В отличие от жены Дмитрий сказал прямо, он не видел в этом что-то стыдливого:

— В трактир наши гвардейцы прошли, куда еще. Водку хлестать да гуся зажаренного жрать. Ты с тестем говорила перед этим гвардейцам, что едете к царю?

— Н-нет, — удивилась Даша, — а надо было сказать?

— Конечно, — сказал уже Ромодановский, — надо было хотя бы намекнуть об этом, тогда бы они всегда были с вами. Камрад все-таки и царское величество!

Даша растеряно посмотрела на мужчин. Она хоть и являлась современницей первой четверти XVIII века, но с мужской логикой знакома не была и не понимала, где связь между водкой и царем. Поэтому лишь выдавила из себя:

— Ну ладно, одна я даже оказалась лучше. Да, кстати, его царское величество тоже очень был удивлен, но не стал развивать эту тему. Дальше рассказывать?

— Да! — дружно согласились мужчины, а князь-кесарь изволил удивиться: — да ты еще ничего не сказала, что ж остнавливаться-то⁉ Али не веришь нам?

Даша на эти недоуменные вопросы со страшным акцентом, а у главы Преображенского приказа все было страшно, что вопросы, что ответы, хоть рот не проси открывать. Начала сказывать свой рассказ дальше про интересную теперь встречу с Петром I:

— Государь в это время как раз рубил на верфи небольшую шняву. Я уж думала, будет ругать, он очень не любит, когда его отзывает. Но Петр Алексеевич подметил мой наряд, ему очень было интересно, кто осмелился из женщин так одеться. А я была в этом самом платье, который мне дал Митя.

Даша встала, под любопытным взглядом в первую очередь Федора Юрьевича медленно повернулась вокруг своей оси. Ромодановский аж крякнул, спросил недоверчиво:

— Ты в самом деле, что ли так одел, дурак, прости господи?

Дмитрий в ответ улыбнулся, на этот раз кивнул женушке своей прелестной и храброй, мол, не бойся, милая, я с тобой. Попаданец не раз хотя бы мысленно, а то и в слух, когда они были одни, ругал жену за нерешительность. Но ведь действительно еще в XVII веке, вплоть до Петровской эпохи, когда царь принимал титанические усилия, чтобы сдвинуть это положение, женщина была строго за мужчиной. Сначала отца, потом мужа. А сама она практически была ноль. Ведь и в XIX веке жена работала только в своем хозяйстве, т.е. совсем не зарабатывала, и ее социальный статус в основном отталкивался от должности или от статуса мужа. Вот и получалась, что была она приснопамятной унтер-офицерской женой, или даже вдовой. Прапорщицей или женой поручика. Как изловчился пройти муж, так и жена становилась.

Так что попаданец Дмитрий, выталкивая вперед свою жену, шел поперед истории человечества, или, хотя бы, развития России лет на 200 или даже 300. Но он то ладно. Как вот Даша осмелилась? Ведь хоть и вякала и сопротивлялась понемногу, но шла.

Или ее наряд «купил»? очень уж она в инженерном (студенческом) одеянии западного образца была красива. Сама Даша это видела и в зеркале, и по реакции мужчин. Только вот радовалась ли она? Женщина в эти годы в таком тесной одежде виделась (и себе, и всем людям) почти, как голой. Тоже было всепонятное внимание. Ну и мужа ругают или даже бьют (кого можно).

И все же Даша неумолимо пошла. Сначала за ним, потом уже самостоятельно. Милая прелестница моя супруга!

Меж тем Даша покрутилась и села обратно. А личико-то слегка покраснело, ха! но рассказывать стала невозмутимо, как будто и не было ей ничего:

— Посмотрел государь мое платье, по нему узнал, а уже потом пригляделся к лицу. Приказал встать, а когда отказалась, сам поднял.

Видя, что мужчины несколько ошеломились, Даша поторопилась объясниться:

— Петр Алексеевич меня за руки поднял, не трогая женскую честь. Так и встала на ноги с земли. Или, скорее уж,