Рональд Уэлч - Рыцарь-крестоносец Страница 6

Филипп, никогда особенно не сдерживавший своих чувств, протянул руку: ему определенно нравился этот турок.

– О, не стоит меня благодарить, князь Юсуф, – воскликнул Филипп, как всегда быстро выговаривая иноязычные слова, будто боясь, что ему не удастся закончить фразу. – Я Филипп д'Юбиньи. Отец мой – доблестный рыцарь, барон Хьюго д'Юбиньи, владелец замка Бланш-Гарде, имеет честь состоять при дворе его величества короля Иерусалимского. Лучше позвольте полюбопытствовать: вам уже лучше?

Юсуф аль-Хафиз поднялся, слегка покачиваясь и одной рукой держась за свой лоб.

– Вам стоит отправиться с нами в Бланш-Гарде, – предложил Филипп. – Это всего в нескольких милях отсюда, и мой отец с радостью окажет вам прием до тех пор, пока вы не будете в состоянии продолжать свой путь.

Несмотря на сильную боль в голове, турок учтиво поклонился.

– Почту за честь, мессир Филипп, – ответил он, раздвигая в дружеской улыбке полные яркие губы.

– О, я пока еще не рыцарь! – воскликнул в смущении Филипп. – Только оруженосец.

– Уверен, что вы достойны посвящения в рыцари и скоро станете им, – учтиво сказал турок, усаживаясь на коня.

– Спасибо! Действительно я надеюсь, что через два или три года мой отец будет просить короля о посвящении меня в рыцари. К тому времени мне будет двадцать лет.

Филипп возбужденно болтал без умолку все время, пока они ехали до Бланш-Гарде. Юсуф аль-Хафиз почти ничего не говорил, зато внимательно слушал и смотрел на восторженное лицо Филиппа, улыбаясь и время от времени кивая, длинными смуглыми пальцами поглаживая бородку или смахивая пыль, оседающую на одежду, с чистоплотностью лоснящегося кота.

Сам того не замечая, Филипп оказался предметом наблюдения опытного физиономиста. Возможно, даже если бы он знал об этом, все равно не смог бы вести себя по-другому, поскольку не имел никаких иллюзий на счет своей внешности. «Не красавец» – так отзывался о нем кузен Джосселин Грандмеснил, хотя, надо заметить, нашлось бы немного людей, которых этот молодой элегантный щеголь согласился поставить в один ряд со своей особой.

Итак, рисуя портрет Филиппа, скажем, что рядом с турком ехал коренастый юноша, широкий в плечах, с непропорционально длинными руками, с упрямым, выдающимся вперед подбородком, с парой решительных серых глаз и большим кривым носом, сразу же бросающимся в глаза при первом же взгляде на молодое лицо. И проницательный, образованный турецкий аристократ чувствовал, что однажды этот юный оруженосец может превратиться в достойного человека, стать настоящим лидером.

– Бланш-Гарде! – крикнул Филипп.

Перед ними простиралась широкая долина – зеленая полоса, скованная цепью однообразных коричневатых холмов. Вдоль равнины лениво бежал широкий ручей, по берегам которого оказались рассеяны скромные домики небольшого городка с белеными стенами и плоскими крышами, а в середине – церковь, с виду похожая на мечеть.

Через этот городок проходила главная дорога, соединяющая Иерусалим с прибрежными территориями юго-западной части королевства. Отец Филиппа построил свой замок в этих местах, чтобы защитить излюбленный маршрут купцов и пилигримов, движущихся в глубь материка из находящегося поблизости шумного порта Аскалон, от частенько нарушавших границу турок, и, надо сказать, очень тщательно подобрал местоположение будущей крепости. С одной стороны высокие стены вырастали прямо из вод ручья, другой фланг прикрывали гряды скал естественного происхождения, затрудняющие доступ в долину, поскольку в этом месте водный поток разрастался, превращаясь в настоящую бурную реку. Лишь узкой тропой можно было пройти мимо замка.

С самого начала стены Бланш-Гарде строились из ослепительно белого камня, но минувшее с той поры столетие придало им сероватый оттенок. С точки, где в тот момент находились Филипп и Юсуф аль-Хафиз, на фоне скатывающегося за горизонт солнца, замок вырисовывался черным силуэтом с четкими прямоугольными очертаниями.

Часовые у огромных ворот заиграли в трубы, пропуская молодого оруженосца и шествующего рядом с ним турка через подъемный мост в большой внутренний двор к подножию старой башни. Донжон представлял собой не только наиболее укрепленную, но и главную жилую часть замка. Навстречу им выбежали слуги-сирийцы, чтобы принять лошадей и разгрузить кладь.

В огромном полутемном зале веяло прохладой, особенно приятной после зноя солнечного летнего дня. Слуги расставляли столы для вечерней трапезы, и Филипп приказал приготовить еще одно место за высоким столом для Юсуфа аль-Хафиза.

– Мы опаздываем, князь Юсуф, – с беспокойством проговорил Филипп. – Отец всегда очень пунктуален в том, что касается времени трапез. Вы не возражаете, если мы побыстрее переоденемся?

Юсуф улыбнулся при виде озабоченного выражения, мелькнувшего на подвижном лице Филиппа, и улыбка наверняка превратилась бы в усмешку, если бы только этот тактичный человек позволил себе такую слабость.

– Конечно, не возражаю, Филипп, – ответил он. – Если вы покажете мне мою комнату…

Филипп, прокричав что-то Льювеллину, провел Юсуфа через зал, а потом вверх по винтовой лестнице – в комнату для гостей, находящуюся в башне.

Затем, войдя в собственную комнату, Филипп быстро сбросил с себя запыленную одежду, в беспорядке разбросав ее по кровати и стульям, тем временем Льювеллин наливал горячую воду в металлическую купальню.

– Сколько вы нашли у грабителей? – спросил его Филипп, с наслаждением обливаясь теплой водой.

Льювеллин брезгливо поморщился.

– Всего два бизанта, мой господин. Они сейчас у Микаэля.

– Почему? А как же твоя доля?

– Мы сыграли на монеты в кости, мой господин. – Щека Льювеллина, изуродованная шрамом, дернулась вверх, придав всему лицу раздраженное выражение. – И Микаэль выиграл. Он всегда выигрывает.

Филипп ухмыльнулся и, расплескивая воду на пол, вылез из купальни.

Наскоро растеревшись грубым полотенцем, он натянул на ноги чулки[19], поданные ему Льювеллином, и, просунув голову в горловину шелкового котта[20] – свободной одежды, доходившей почти до самых щиколоток, продел руки в огромные рукава широкого верхнего платья. Пока Льювеллин застегивал тонкий пояс вокруг его талии, Филипп пригладил волосы гребнем, стараясь придать неуправляемым темным вихрам приличный вид, иначе достопочтенный барон – его отец – в очередной раз произнесет речь о неряшливых юных оруженосцах.

В комнате для гостей его уже ждал Юсуф аль-Хафиз, также успевший выкупаться и переодеться; одет он был с безупречной аккуратностью, будто провел несколько часов за своим туалетом, и даже бородка оказалась приглажена гребнем.