Мартин Стивен - Могила галеонов Страница 6

Интересно, зачем Уолсингем ему все это рассказывает? Но каковы бы ни были неизведанные причины действий загадочного человека, упоминание о Сесиле вовсе не обрадовало Грэшема. Хотя Роберт Сесил был старше Грэшема, у них случались столкновения и в Кембридже, и здесь, при дворе. Сесил не был ни другом, ни союзником Грэшема.

— Роберт Сесил меня не жалует, — заметил он.

— Сесил считает, вы придумали прозвище, которым его наградила королева. Не очень умно с вашей стороны, если это правда.

Являлись ли его слова предостережением? Королева называла низкорослого и кривобокого Сесила «мой пигмей».

— Клянусь, я здесь ни при чем! — заверил Грэшем. Он не соврал, хотя вполне мог сделать нечто подобное, если бы это ему пришло в голову. А ведь из таких недоразумении рождались ненависть и вражда, пропитавшие маленький, но злой придворный мир.

— Как бы там ни было, мы готовы нанести католикам новый удар, — продолжал Уолсингем. — Я не в фаворе, но мне удалось убедить ее величество разрешить Дрейку провести атаку в Лиссабоне или в Кадисе. Это наша единственная надежда. У нас нет армии, способной противостоять испанцам, если армия герцога Пармского высадится на наших берегах. Наша мощь — в нашем флоте, и мы должны нанести по испанцам удар на море прежде, чем они атакуют нас.

Грэшем терпеть не мог море.

— А при чем здесь я? — спросил он.

— Мне нужны глаза и уши за границей. Для вас найдется место в экспедиции Дрейка. Он высадит вас на берегу в ночное время, чтобы вы могли, добравшись до Лиссабона, дать мне столь необходимую нам информацию о флоте Филиппа. А после атаки мне понадобится ваша информация из первых рук — о боевых качествах наших моряков и наших кораблей. Ну, и о том, как проявят себя их командиры.

— В такое время, как наше, трудно быть англичанином в Испании или в Португалии, — заметил Грэшем.

— Стоящее дело редко бывает легким, — отвечал его шеф. — А для вас это все же легче, чем для многих. Вы свободно говорите по-испански, и, кажется, у вас есть испанцы друзья, по крайней мере благодаря мне. — Взгляд Уолсингема ничего не выражал, но молодому человеку показалось — шефа разведки беспокоят его испанские связи. — Итак, согласны ли вы выполнить мое поручение?

Грэшему было не по душе, что его воспринимают как вещь. Он очень не любил море и, по его мнению, заслуживал чего-то лучшего, нежели поручение считать корабли в чужеземных портах. Поручение, несомненно, опасное, но в нем отсутствовала всякая романтика, делавшая опасность привлекательной. И потом, зачем Уолсингем упомянул о Сесиле?

— К вашим услугам, милорд, — ответил Грэшем. — Но почему вы заговорили о Роберте Сесиле?

— Дело, которое я собираюсь вам поручить, слишком деликатное, чтобы использовать агента-связника. Вы, очевидно, в близком будущем будете общаться с Робертом Сесилом, а он и даст вам окончательные распоряжения. Поскольку я болен, он может быть мне полезен. Вам надо забыть ваши детские разногласия и воспринимать его как моего представителя.

Роберт Сесил, цепкий карьерист, карабкался вверх по лестнице власти, поддерживаемый своим могущественным отцом; однако отец нажил себе сильных врагов, которые чинили препятствия как ему, так и его сыну. Но каковы планы самого Уолсингема? Действительно ли он сделал ставку на Сесила?

— Сейчас мы должны вернуться и ожидать прибытия королевы, — снова заговорил Уолсингем. — И прощу вас умерить ваше самомнение. Королева вызвала вас сюда не ради ваших мужских прелестей, а потому что я попросил ее об этом. Кое-какое влияние у меня, кажется, осталось.

Уолсингем поднялся, но внезапный приступ боли заставил его согнуться вдвое. Если бы Грэшем не поддержал его, он бы упал на пол.

— Милорд! Сэр… — бормотал смущенный Грэшем. Он ни разу не видел всесильного человека в таком состоянии. Молодой человек сообразил усадить Уолсингема на стул. Тот два раза простонал, и лицо его исказилось от боли. Потом, видимо, боль стала утихать, и старик открыл глаза.

— Камни, — проговорил он. — С ними ничего не поделаешь. Боль острая, но проходит. Самое скверное; она возникает без предупреждения… Однако вам надо идти. Важно, чтобы королева заметила вас, когда она придет приветствовать посла. Это даже важнее моего присутствия. Идите.

Когда дверь за молодым человеком затворилась, Уолсингем легко встал со стула как ни в чем не бывало. На самом деле он знал, когда примерно может случиться приступ. Настоящее недомогание наступит в другое время. Уолсингем разыгрывал боль и слабость, когда он хотел от кого-то отделаться.

— Мы одни. Вы можете свободно выходить, — сказал он, обращаясь к невидимому собеседнику.

Роберт Сесил выбрался из-за гобеленов, где подслушивал разговор Уолсингема с Грэшемом. Он неуклюже прошествовал к стулу, слегка поклонился Уолсингему и дождался его позволения сесть.

— Ну, сэр, вы узнали то, что хотели? — спросил Уолсингем.

— Я очень признателен вам, сэр Фрэнсис, — начал Сесил. — Я…

— Я не люблю задавать вопросы, — прервал его Уолсингем. — И откровенно говоря, я бы не поверил вашим ответам. Ваш отец попросил меня встретиться с вами в отплату за прежние услуги, и я согласился. Вы попросили о возможности увидеть одного из моих… молодых людей. Так как это не мешало моим планам, связанным с этим человеком, я согласился. Я заплатил долг. Вы получили то, что хотели… Но если бы в жизни все было так просто!

Они некоторое время помолчали.

— Признаюсь, я удивлен, милорд, тем, что вы не хотите узнать больше о моих мотивах, — сказал наконец Роберт Сесил.

— Я понимаю — вы, конечно, можете мне о них рассказать, но ведь, если быть честным, ваш рассказ с одинаковым успехом может быть и правдой, и ложью.

— Сэр! — возвысил голос Сесил с видом оскорбленного достоинства. — Для меня оскорбительны ваши обвинения во лжи!

Уолсингем поглядел на него и насмешливо улыбнулся.

— В таком случае вы слишком легко обижаетесь, а значит, недолго продержитесь при дворе, — сказал он. — Я ведь знаю вам цену. — Последние слова прозвучали емко и веско. В них Уолсингем словно вложил свой многолетний опыт, знание людей с их слабостями и глупостями, тщетой их устремлений.

— Простите, сэр? — На сей раз Сесил явно смутился.

— Вы родились в мире власти, воспитывались в нем и смотрите на власть как на свое право. Вы всосали любовь к ней с молоком матери и усвоили ее через отцовское воспитание. А теперь источник вашей власти, ваш отец, слабеет так же, как и я, ведь время — единственный враг, победить которого мы с вашим отцом не в состоянии.