Александр Голованов - Дальняя бомбардировочная... Страница 6

Шумно и празднично было 31 декабря 1940 года в Доме летчиков (теперь здесь гостиница «Советская»). Пилоты со своими женами, товарищами, родственникам и милыми сердцу девушками встречали новый, 1941 год.

За плечами многих — Халхин-Гол, освобождение Западной Белоруссии и Западной Украины, война с белофиннами. Было о чем поговорить: большинство друг друга давно не видели.

Настроение у всех приподнятое, веселое. Казалось, время забот и хлопот кончилось, можно спокойно пожить дома, поспать в тепле, вкусно позавтракать, выпить горячего кофе, приготовленного любимой женой, и уж только после этого приступить к повседневным делам своим. Рассказы лились рекой, каждый хотел поделиться чем-то удивительным и неожиданным, что приключилось с ним за тридцать девятый и сороковой — за эти два неспокойных года. Несколько омрачали настроение финские события. Правда, уже наступили мирные дни, и мы не могли нарадоваться этому, но в мирном небе пахло гарью: как-никак, а в Европе шла война, фашистская Германия предпринимала одну агрессивную акцию за другой, и несмотря на то что Риббентроп поставил свою подпись под пактом о ненападении, заключенным между СССР и Германией, мы хорошо понимали, что фашисты могут вероломно нарушить свое слово.

Когда речь заходила о трудностях войны с белофиннами, хотелось верить, что главной причиной этих трудностей была очень холодная, с глубоченным снегом, зима и на редкость плохая, с туманами и обледенением, погода.

Без пяти двенадцать захлопали пробки шампанского, начались поздравления с Новым годом и взаимные пожелания всего самого лучшего, разгоралось веселье. Вальсы сменялись модными в то время танго — летчики танцевали. Было так людно — яблоку негде упасть.

Мы с женой тоже танцевали, оба веселые и счастливые — тем, что вместе встречаем Новый год, тем, что оба наконец-то «по-настоящему» дома, а я, кроме того, тем, что встретил своих товарищей, участников боев на Халхин-Голе и финской кампании, успел о многом переговорить и немало вспомнить. Все мы, боевые летчики, в то время пользовались особым вниманием: иные из нас имели уже по нескольку орденов, что было тогда редкостью, а некоторые стали Героями Советского Союза.

С нами за столиком сидели нарком авиационной промышленности Алексей Иванович Шахурин[5] с женой, генеральный инспектор ВВС Яков Владимирович Смушкевич[6], отвоевавший в Испании и на Халхин-Голе в ранге фактического командующего нашими Военно-Воздушными Силами и пользовавшийся большим авторитетом и любовью в среде летного состава; а также Михаил Федорович Картушев, новый заместитель начальника Гражданского воздушного флота, тоже со своей женой.

С Алексеем Ивановичем Шахуриным я встретился в тот новогодний вечер впервые. Это был подвижный, энергичный, жизнерадостный и совсем еще молодой человек. У меня тогда и в мыслях не было, что вскоре мне придется часто соприкасаться с ним и получать от него большую помощь.

Здесь надо сказать, что наш экипаж, с которым мне довелось принимать участие в двух военных кампаниях, вынашивал мечту совершить дальний, в любую погоду, беспосадочный перелет или полет вокруг земного шара в минимально короткий срок. Мы уже тренировались, совершив, в частности, перелет из Монголии в Москву менее чем за сутки, включая сюда и время всех посадок и заправок. В ту пору это кое-что значило. В Монголии же нам не раз доводилось бывать в воздухе по восемнадцать часов в сутки.

Неожиданное знакомство с наркомом авиационной промышленности взбудоражило меня. Я ведь не переставал думать о том заветном, чем жил наш экипаж. Но как сейчас подступиться к этому, с какой стороны подойти? Подумав, решил, что поскольку дипломат я плохой, значит, тонко подойти не сумею, а сразу ставить «шкурный» вопрос перед человеком, с которым только что познакомился, счел неприличным. Решил отложить это дело, посоветоваться с экипажем и в ближайшее же время попросить Алексея Ивановича принять нас. Вот какие мысли бродили в ту ночь в моей голове, и от них настроение становилось еще лучше.

С Михаилом Федоровичем Картушевым мы иногда встречались прежде по различным делам, непосредственно касавшимся нашего экипажа. Во время финской кампании он как-то даже летал с нами и интересовался, как это мы на невооруженном самолете — ведь мы были летчиками Гражданского воздушного флота — днем, прикрываясь облачностью, выполняем задания над территорией Финляндии. Но на этом, собственно, наши взаимоотношения и заканчивались. Больше других за нашим столом был мне знаком Я. В. Смушкевич. Своей простотой он как-то удивительно быстро располагал к себе людей. С ним можно было заводить разговор на любые темы, не боясь, что будешь неправильно понят.

Как известно, летчики в большинстве своем любят повеселиться и при случае выпить. Не потому, конечно, что в авиацию попадают люди с такими наклонностями — сама по себе профессия связана с большой затратой энергии и эмоций. Сколько неожиданностей бывает в полете, столько всяких «случаев» на счету каждого пилота, что иногда собраться в своей компании — своего рода разрядка той внутренней напряженности, которую пережил человек в воздухе, а осознал возможные последствия пережитого уже на земле. Сам человек очень редко и мало пьющий (в этом есть свои плюсы, но иногда и минусы), я никогда не вставал другим, как говорится, поперек дороги, тем более что случается это, конечно, не накануне, а тем более не перед вылетом.

В ту новогоднюю ночь, хватив под различные тосты изрядную дозу шампанского, я увидел мир в радужном свете и в конечном итоге решил, что называется, с ходу изложить замыслы нашего экипажа Якову Владимировичу Смушкевичу. Тем более, подумал я, он знает, что меня пытались отозвать из Монголии для перелета из Москвы в Хабаровск на многомоторном гидросамолете «Глен Мартин». Тогда, поговорив со мной, он отказался отпустить нас из Монголии.

Извинившись перед женой, я сел рядом с Я. В. Смушкевичем и, набравшись храбрости, безо всяких обиняков начал излагать суть дела, прося, чтобы Яков Владимирович оказал нам содействие, похлопотал за нас. Я даже принялся доказывать ему, что мы его не подведем, — он наш экипаж знает, — что мы способны и на более трудные дела и так далее, и тому подобное. Видимо, шампанское свое дело сделало. Но поглядев на задумчивого и молчаливого Смушкевича, я спохватился: уж не наговорил ли чего лишнего? Вспомнил о Хлестакове и умолк.

Некоторое время оба мы сидели молча. Обернувшись, я увидел жену, неодобрительно качавшую головой. Легкий хмель сразу испарился, все стало на свои места, и я уже собрался было извиниться за проявленную нескромность, встать и уйти, как Яков Владимирович поднял голову, посмотрел мне в глаза и сказал: