Николай Харин - ДАртаньян в Бастилии Страница 63

— Но полиция уже располагает всеми данными. Арестант был вывезен из Бастилии в плаще мушкетера, ваше величество!

— Выходит, у моих мушкетеров есть ключи от всех бастильских камер и перед ними открываются ворота тюрем? — насмешливо осведомился король. — Но в таком случае надо в первую голову снять с должности коменданта Бастилии и примерно наказать его. А затем назначить нового — лучшего! Вот вы и позаботьтесь об этом, герцог.

А мушкетерами я займусь сам!

С этим его высокопреосвященству и пришлось покинуть королевский кабинет. Настроение его отнюдь не улучшилось.

Вернувшись к себе, он первым делом подписал приказ о снятии коменданта Бастилии и назначении на должность первого тюремщика Франции господина дю Трамбле, так своевременно известившего кардинала о новом заговоре. Усердную службу кардинал никогда не оставлял без воздаяния, и именно по этой причине ему удавалось так долго и так счастливо оставаться на вершине государственной власти и побеждать всех своих врагов.

Итак, Бассомпьер все же находился в Бастилии, дю Трамбле был назначен ее комендантом. Оставалось лишь найти беглеца. Побег дона Алонсо был неприятен кардиналу в высшей степени. Во-первых, он собирался использовать пленника для того, чтобы глава испанского кабинета Оливарец стал посговорчивее, во-вторых, шпионы кардинала уже донесли ему, что от захваченного под Казале испанца ниточка ведет и в Тур, и в Орлеан, и в Брюссель, а самое главное — из Тура прямо в покои Анны Австрийской. Это давало возможность очернить королеву в глазах ее супруга и снова представить доказательства тайных сношений ее с внешним врагом — испанским королем — ее собственным братом.

Итак, побег был очень некстати.

— А во всем виноват этот болван де Кавуа, — процедил кардинал сквозь зубы, не обращаясь ни к кому персонально, но так, чтобы быть услышанным секретарями и прочими приближенными. — Пусть он больше не показывается мне на глаза!

Так как Ришелье с некоторых пор пользовался почти неограниченной властью, вокруг него постоянно увивались придворные, ищущие милостей министра. Были у него и действительно верные слуги и надежные соратники, также ловившие каждый его жест.

И те и другие слышали нелестный отзыв о де Кавуа и поспешили распространить его среди своих знакомых. Таким образом, в самом скором времени недобрая для злополучного капитана весть была подхвачена и разнесена по всем салонам и приемным, где собирались кардиналисты, то есть по доброй половине Парижа. Кавалер де Рошфор, будучи при кардинале постоянно, если только он не находился в отъезде по поручению своего покровителя, сообщил эту фразу маршалу де Ла Мельере, а тот принес недоброе известие самому де Кавуа, который и в самом деле начинал чувствовать себя все хуже. Родственница кардинала г-жа д'Эгильон также не преминула известить г-жу де Кавуа, с которой она находилась в самых дружеских отношениях.

Ночью капитан забылся тяжелым сном. Ему снились кошмары.

Госпожа де Кавуа, напротив, и не думала спать. Она принимала гостя, которого под покровом наступившей темноты впустила в дом с черного входа.

Госпожа де Кавуа провела посетителя к себе, предварительно убедившись, что никто из слуг не попадется им навстречу. Затем она закрыла двери на ключ и села в кресло.

— Прошу, садитесь и вы, д'Эрбле, — предложила г-жа де Кавуа.

Арамис (а это был он) откинул капюшон, скрывавший его лицо, и бросил несколько быстрых взглядов по сторонам.

Затем тоже сел в указанное ему кресло.

— Итак, вы хотели меня видеть, — начала хозяйка дома. — Вы прибегнули к стольким предосторожностям, что мне остается только гадать, что за дело привело вас ко мне.

— Ах, сударыня! Мне и в былые годы случалось прибегать к предосторожностям, когда вы дарили мне несколько часов общения, — отвечал Арамис с нежной улыбкой.

Госпожа де Кавуа чуть наклонила голову в знак того, что она помнит об этом и ценит осторожность и деликатность своего собеседника. Однако от внимательного Арамиса не укрылось, что жест дамы был несколько более сухим, чем ему хотелось бы.

— Но время идет, и прошлое подергивает дымка забвения, — продолжал Арамис, прибегая к поэтической метафоре, — прием отнюдь не свойственный ему в разговоре с отцами церкви или друзьями. Сейчас перед ним сидела женщина, эта женщина была красива, и, самое главное, Арамис хотел пробудить в ней воспоминания. — Увы! — добавил он со вздохом. — Увы! Все, что было, мадам, для вас лишь призрачный мираж, истаявший без следа…

— Милый д'Эрбле, почему вы больше не пишете стихов.

У нас было бы два Вуатюра, — слова г-жи де Кавуа, казалось, заключали в себе насмешку, но взгляд, устремленный на красивое печальное лицо Арамиса, был участлив и нежен.

Казалось, женщина, сначала решившая держаться официально, постепенно смягчается и в уголках ее губ и глаз появляется улыбка.

— Парижу не нужен второй Вуатюр, мадам. Кроме того, я теперь пишу только на богословские темы.

— Но вы и раньше посвящали много часов богословским занятиям, — с лукавой улыбкой заметила г-жа де Кавуа.

— Не столько занятиям богословием, сколько занятиям с богословом хотите вы сказать, а вернее, — с его племянницей, — живо подхватил Арамис.

— Скажите лучше, «с племянницами», — легко вздохнула г-жа де Кавуа. — В Париже было и есть слишком много ученых богословов. И наверное, немалое число их имеет племянниц.

— Ну вот, вы в хорошем настроении. И я рад этому.

— Вы полагали застать меня в слезах? — живо спросила г-жа де Кавуа.

— Избави Боже! Видеть слезы на ваших глазах было бы для меня невыносимо!

— А между тем иногда мне хочется разрыдаться. Откуда вы узнали о наших неприятностях?

— Госпожа де Буа-Трасси сказала мне…

— Что кардинал прогнал с глаз долой моего мужа?!

— Ну… примерно это… Я, впрочем, не поверил.

— Но, на правах старой дружбы, решили узнать, верно ли то, о чем болтает весь Париж?

— Но, мадам, что заставляет вас так говорить?!

— Еще бы! Если это знает Камилла де Буа-Трасси, значит, это известно всему Парижу!

— Уверяю вас — нет!

— Ну, так будет известно до захода солнца следующего дня!

— Право же, мадам, вы несправедливы к госпоже де Буа-Трасси. Она искренне огорчена тем, что случилось.

— Ах, д'Эрбле, раньше вы были куда деликатнее! Хвалить одну даму в будуаре другой! Нет, положительно вы и впрямь сделались монахом!

Арамис улыбнулся:

— Вот теперь я вас узнаю.

— Зато я не вполне узнаю вас.

— Вы перемените свое мнение, когда узнаете, что я рискую жизнью, чтобы повидаться с вами.