Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля (сборник) Страница 66

Вслед за лодкой поляка первой подошла та, в которой находилась герцогиня. Когда пассажиры той и другой вышли на берег, герцогиня с тревогой спросила у Лащинского:

– А где же виконт?

– Как! – вскричал поляк, изображая всей своей фигурой величайшее изумление. – Да разве он не с вами?

– Как видите, нет… С чего вы взяли, что он с нами?

– У меня хотели было отбить его четверо турок, чтобы бросить в море, но врач и двое его помощников – или кто они там были, не знаю, – в свою очередь, отогнали негодяев и взяли виконта, чтобы снести его в лодку к вам. Я и уступил им, думая, что врач лучше меня сумеет защитить его от своих единоплеменников…

– Боже мой! Да где же он?! – воскликнула герцогиня, ломая руки.

– Если не с вами, то, вероятно, в шлюпке. Может быть, врачу показалось более удобным снести его туда? – увертывался поляк.

– Нет, нет… Я знаю, что его и там не было… Господи, уж не утонул ли он!

Бледная, как смерть, молодая девушка вдруг зашаталась и, судорожно хватаясь руками за воздух, со стоном упала на прибрежный песок.

Эль-Кадур и Перпиньяно бросились приводить ее в чувство.

– В самом деле, капитан, где виконт? Что вы с ним сделали? – угрожающим тоном спросил у Лащинского дедушка Стаке.

– Я уже сказал, что оставил его на руках врача… Врач говорил, что постарается отыскать для своего пациента наиболее удобное место…

– Эль-Кадур видел, как вы один несли виконта.

– Да, сначала я действительно один нес его, но потом на меня вдруг набросилось несколько турок, которые хотели вырвать у меня раненого и бросить его в воду. Ты ведь знаешь, как ненавидят турки христиан. Разве тебе это не известно? Притом, по правде сказать, в последние минуты мне было лишь до себя… Одно только я могу еще сказать. Когда я бросался в воду, чтобы догнать эту лодку, на которой добрался до берега, то слышал, как врач кричал: «Горе тому, кто коснется этого пленника! Он принадлежит внучке великого адмирала, и она заставит жестоко ответить за него». Больше я ничего не знаю.

– Так вы бросились вплавь?

– Конечно. Нужно же было мне как-нибудь выбраться из этого ада…

– Почему же вы отстали от всех нас?.. Впрочем, – заключил старый моряк, махнув рукой, – я совершенно напрасно расспрашиваю вас: вы все равно не скажете правды. Подождем остальные лодки.

– А если виконт окажется погибшим во время суматохи? – осторожно спросил поляк.

– Тогда я отыщу того, кто погубил его, и заставлю этого человека иметь дело со мной, – с выражением страшной угрозы ответил старик. – У меня еще хватит сил, чтобы задушить… даже польского медведя.

Авантюрист сделал вид, что не расслышал последних слов старого моряка, и поспешил направиться к тому месту, где в эту минуту высаживался Метюб.

– Все ли пленники целы? – спросил тот, выскакивая на берег.

– Все, за исключением одного, который, однако, стоит больше всех, – крикнул ему в ответ дедушка Стаке.

– Кто же именно? – с видимой тревогой осведомился турок, боявшийся ответственности перед Гараджией, которой он дал слово привезти всех беглецов обратно живыми и невредимыми. – Уж не герцогиня ли?

– Нет, герцогиня цела. Она только лишилась чувств от волнения, – вмешался поляк. – Недостает ее жениха, виконта Ле-Гюсьера.

– Виконта? – повторил Метюб, нахмурившись. – Да ведь ты нес его по палубе на руках. Я сам видел.

– Зато, вероятно, не видел, как твое очумелое зверье набросилось на меня и хотело отнять виконта.

– А ты не заметил, кто именно на тебя нападал? – перебил Метюб. – Укажи мне их, и я тотчас же расправлюсь с ними.

– Да разве возможно в такое время запомнить лица чужих людей! – вскричал поляк.

– Да, ты прав… Но мне от этого не легче. Если не найдется живым виконт, мне так достанется от Гараджии, что век не забудешь.

– А что ты сейчас намерен предпринять, капитан? – осведомился Лащинский, которому очень важно было знать это.

– Да пока останусь здесь и отправлю кого-нибудь в Гуссиф за баркой. Не плыть же нам всем такую еще даль на этих скорлупках! Ведь не все время будет так тихо, около восхода солнца подымется ветер, пойдут волны, и нам не справиться с ними на простых лодках.

«Ишь ты, – проворчал себе под нос дедушка Стаке, – воображает, что мы так и будем смирнехонько ожидать этой барки!.. Как же, надейся на это, турецкая образина! Мы не желаем обратно в вашу треклятую тюрьму, а стремимся на волю, к Мулей-Эль-Каделю, который обещал оказать нам помощь».

Глава XXVIII Западня

Бен-Таэль, верный раб Мулей-Эль-Каделя, не терял времени даром. Будучи превосходным пловцом, он быстро проплыл те пять миль, которые отделяли галиот от берега. Выйдя на берег и взобравшись на утес, он был зрителем схватки галеры с галиотом и взятия последнего в плен Метюбом.

Уверенный, что турки непременно поведут галиот назад в Гуссиф и что только один его господин, Дамасский Лев, может спасти герцогиню и ее спутников, невольник перебрался через утес в глубь прибрежной полосы и бросился бежать к Фамагусте, где, по его расчету, все еще должен был находиться Мулей-Эль-Кадель.

Арабы того племени, к которому принадлежал Бен-Таэль, такие же знаменитые ходоки, как абиссинцы, и напоминают тех одногорбых верблюдов, которые в состоянии пройти шестьдесят, даже семьдесят километров в двенадцать часов. Для подкрепления сил этим арабам достаточно горсти муки, размоченной в воде, и трубки табака.

Изредка останавливаясь для кратковременного отдыха, Бен-Таэль мчался вдоль берега с быстротой антилопы, спеша уведомить своего господина о печальном исходе замыслов герцогини. Подобно всем жителям пустыни, он направлялся к нужному месту по инстинкту, как это делают перелетные птицы, не имея нужды ни в компасе, ни в других придуманных людьми, искусственных приспособлениях. До Фамагусты было далеко, но это нисколько не смущало араба: он надеялся на силу своих ног и легких.

Пробежав почти всю ночь, он около рассвета остановился на отдых в маленькой харчевне, каким-то чудом уцелевшей от разгрома при движении войск Мустафы. После кратковременного отдыха он с новыми силами пустился в путь и достиг Фамагусты к вечеру того же дня. Употребив в общей сложности на отдых шесть часов, он был на ногах тридцать два часа, и хотя чувствовал усталость, но не настолько, чтобы не быть в состоянии в случае надобности пробежать еще хоть целую ночь. Удивительная выносливость людей его племени сказывалась в нем особенно ярко.

К несчастью, когда он подошел к воротам города, они уж были заперты, и ему пришлось провести перед ними всю ночь, так как часовые ни за что не соглашались пропустить его, несмотря на все его убеждения и ссылки на своего господина.