Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри Страница 67

— Я дезертировал, потому что был сыт всем по горло! Я пережил такое…

— 315

— Я знаю! Живу уже здесь неделю. Я из Альтано, — так называлась наша деревня. Называлась!

— Да, понимаю, — уныло протянул Тюльпан.

За время разговора девушка разделила рыбу пополам, положив на большие листья. Съели они её молча, но Фанфан заметил, что Летиция при этом тихо плачет, не всхлипывая и не вздыхая.

— Можешь мне все рассказать, — заметил он, — если считаешь, что это поможет.

— Вся моя семья… — только и сказала она.

— Отряд Рафаэлли?

— Они нам не представились!

— Но ты здорово говоришь по-французски!

— Дедушка научил. Он был священником, закончил семинарию во Франции.

Немного помолчав, спросила:

— Что будешь делать?

Фанфану это в голову не приходило, так что он мог ответить?

— Переберусь во Францию и спрячусь там подальше от полковников и вообще от армии! — Он горько рассмеялся. — Но здесь зато как в раю! — тихо добавил он, глядя на сверкавшую синеву моря, на золотой песок, на густой зеленый лес вокруг пляжа, в котором пели птицы: — Какой бы здесь был рай, не окажись мы здесь после стольких несчастий!

Летиция закусила губу и Фанфан, чтобы хоть на миг отвлечь её от тяжелых воспоминаний, весело добавил:

— Но это все же рай! Рай, где живет одна Ева! А это противоречит Библии!

— Теперь здесь есть и Адам, — улыбнулась она. Но тут же, заметив, как внимательно он её разглядывает, покраснела.

— Ты прекрасна, как восход солнца, Летиция Ормелли! — негромко сказал он.

— Я пойду взгляну на свои силки, подожди меня здесь! — вместо ответа бросила она. Фанфан-Тюльпан вновь разделся и пошел купаться. Вода была ещё холодной, но приятно освежала. Вернувшись на берег, он уже почти забыл о своих ссадинах. Обсохнув на солнце, потом, само собой разумеется, направился к шалашу Летиции. Это был, собственно, простой навес из ветвей и листьев, а вместо мебели там было лишь одеяло, на котором лежали его ружье и сумка.

Он лег и тут же уснул. Когда проснулся, было уже темно. Шалаш сотрясался от сильного ветра, и море шумело сильнее. Рядом с ним лежало стройное теплое тело, на талии он чувствовал её руку.

— Спишь? — шепнул он.

— Нет. Но теперь усну. Прошлые ночи были ужасны. Я так боялась, мерещились то французы, то волки — большие волки… Но с тобой я спокойна. Знаешь что, Адам?

— Что, Ева?

— В одном силке был заяц, так что завтра у нас будет королевский пир!

— Спи, ты мой ангел-хранитель! — сказал он, чувствуя, что тронут до глубины души — но при этом один вполне естественный порыв предупредил его, что может быть не безопасен этому невинному ангелу, что, разумеется, он предпочел замолчать.

— Спи, ангел мой! — повторил он, заворачивая Летицию в одеяло.

— Твои глаза — как летние звезды! — чуть погодя сказала ему Летиция. И я так рада, что понравилась таким глазам.

— Я так боялся, что обидел тебя, когда сказал об этом… ведь ты сразу ушла к своим силкам. Обиделась?

Та тихо прыснула.

— Меня учили, что нужно обидеться, но почему-то я обиды не почувствовала!..

Посреди ночи Летицию вдруг пробудил какой-то тихий звук. Ветер и море были спокойны, и Летиция стала прислушиваться. Потом спросила:

— Где ты?

В темноте она разглядела его позади себя, и оттуда-то и долетел этот тихий звук. И тут она поняла.

— Фанфан, ты плачешь?

— Ох, — не выдержал он, — они убили моего старого друга, лучшего друга Гужона-Толстяка, и я словно на десяток лет постарел!

— Дай, я тебя обниму! — она приблизилась к нему, и стала целовать лицо, и гладить волосы, и окружила его столь нежной и всепонимающей лаской, что наш герой Тюльпан расплакался ещё больше, став снова, как в детстве, малышом Фанфаном. Он вправду горько плакал, и в самом деле был так несчастен, но вместе с тем ему было так хорошо в её удивительно материнских объятиях, что сам он стал себе казаться маленьким ребенком и как грудной ребенок и уснул.

Где теперь Франция? Что с ней? Где та война, и смерть людей, и жертвы? Все это сразу удалилось на столько световых лет… и время вовсе перестало для них существовать!

Сколько уже дней Фанфан здесь, в бухточке, на пляже золотого песка, с видом на бескрайнее море, сколько дней он дышит этим влажным воздухом, который вечерами освежает легкий бриз? Солнце — и он, лазурная вода — и он, небо — и он! И Летиция, Летиция, Летиция! И этот ритм и неизменный круговорот земного рая, далекого и от людей, и от богов! Вставали они на рассвете и, хохоча, носились по пляжу. Потом, забежав в море, как дети осыпали друг друга фонтанами брызг. Взирали на свои нагие тела без смущения, хоть иногда и не без внутреннего беспокойства — Летиция порою, вдруг покраснев, отворачивалась. Часто прохаживались рука об руку, не говоря ни слова, ибо слова не были нужны: все говорил единый вздох, пожатие пальцев, короткий взгляд увлажнившихся глаз.

Фанфан, усевшись на песке, — он, от рождения нетерпеливый и порывистый непоседа — часами мог смотреть, как она расхаживает взад-вперед, готовит еду, разводит огонь, чистит рыбу. А когда Летиция вдруг поглядывала на него украдкой, как-то по-особому, после того, как долго делала вид, что вообще его не замечает, — Фанфан вдруг ощущал всю мимолетность жизни и в то же время сознавал, что живет как никогда прежде. Тогда вставал и шел к Летиции:

— Могу я тебе чем-нибудь помочь? — неуверенно спрашивал он, лишь для того, чтобы мог коснуться её руки…

Когда солнце начинало палить вовсю, они ложились в шалаше — но там уже никогда не были нагими! По какому-то тайному сговору всегда перед этим одевались — Фанфан натягивал потрепанные брюки, Летиция — какой-то непонятный мешок, бывший единственным её платьем.

Они не вспоминали ни о Франции, ни о Корсике, ни о войне, о том, какая боль таилась в их душах. Все было так, словно для себя они любой ценой хотели сохранить свой остров райского блаженства, в котором уединились, ту лунную тишину, куда не долетали дьявольские крики с их родной планеты.

Как долго это продолжалось? Вначале они отмечали дни зарубками, как делал это Робинзон Крузо. Потом и это забросили, словно пытаясь забыть, как летят дни, словно стараясь отогнать мысль о том, что им сулит быстротекущее время.

Однажды утром, когда Фанфан закинул в море одну из тех немногих удочек, что у них оставались, он вдруг почувствовал странное беспокойство, причину которого сразу определить не мог, — но тут же понял, что насторожила его тишина!

Летиция незадолго до этого как обычно ушла в лес, чтобы набрать каких-нибудь ягод, проверить силки и набрать воды из ручейка, журчавшего неподалеку в траве. Она никогда не уходила далеко, обычно Фанфан слышал, как она напевает. А напевала Летиция всегда.