Анна Антоновская - Ходи невредимым! Страница 67

Выходя из башни царя, как ее называли, Керим увидел уже сменившего Багира онбаши Силаха и бесстрастно рассказал ему о причине гнева хана на Багира. Слишком назойливое внимание юзбаши к царственному пленнику возмутило Баиндур-хана, – ведь ему, а не ничтожному Багиру, шах-ин-шах поручил Гулаби…

Силаха охватил ужас, и он в душе поклялся лишь для виду иногда приближаться к ступенькам башни, но не подыматься наверх, ибо это ни к чему. Благородному Кериму покровительствует Караджугай-хан, а Керим слишком зорок и не забывает проверять жилище царя гурджи и с восходом солнца и когда светило уходит в свой чертог на отдых. Но не только онбаши – испугались и сарбазы: их также устрашала участь ушедших в башню «Ястреб», вокруг которой простирается пустынная степь и нет поблизости даже глинобитного кавеханэ. Они также решили забыть те глупые слова, которые Махмед говорил о нищенке.

Так, развеяв сгустившуюся вокруг Луарсаба тьму, осторожный Керим опять принялся развлекать Баиндура. Но хан слушал его рассеянно и на пятый день болезни неожиданно спросил, где живет гадалка. Керим, искусно скрывая тревогу, сказал, что живет она за базаром, возле кладбища, – и не хочет ли хан сам убедиться в ее умении угадывать то, что должно случиться? Но старуха только ночью дома, днем она оборачивается рыбой и собирает травы на дне реки. В равной мере боясь и кладбища и волшебной рыбы, Али-Баиндур надменно заявил: не ему удостаивать гадалку своим посещением, но он поручает Кериму схватить рыбу ночью, ибо она жена шайтана, иначе чем объяснить смущение лекаря, который на коране поклялся, что от ядовитой дыни выздоравливают не раньше чем через двадцать дней, и то если заболевший, кроме жидкого риса, ничего не ест, а он, хан, сегодня утром проглотил курицу, начиненную душистой айвой, и сразу ощутил в себе на все способную силу.

– Тебя, хан, осенила аллаху угодная мысль, но не найдешь ли ты более разумным раньше получить целебное питье, а потом заманить рыбу волшебства в сеть наказания приманкой золотого тумана?

– О Керим, я знаю, ты найдешь средство доставить мне удовольствие видеть, как будет прыгать на огне ханум шайтана.

– Слушаюсь и повинуюсь. Может, отправиться с сарбазами и притащить ее сейчас?

Но хан запротестовал, – пытать гадалку он хочет на базаре, чтобы развлечь правоверных, а сейчас он еще слаб. Потом Керим прав, раньше нужно запастись целебным напитком…

Озабоченный и взволнованный, вошел на следующий день Керим к хану. Ночью гадалка заставила его ликовать большим ликованием, ибо, едва возвратив ему приветствие, сказала, что луна три дня опоясывала себя разноцветной лентой – предзнаменованием радости. И когда он, Керим, положил перед ней два аббаси, она проворно бросила в кипящий котел цветные камни и вот что произнесла: "Хан Али-Баиндур и ты, ага Керим, возвратитесь, не позже чем к байраму, в Исфахан, ибо аллаху угодно, чтобы царь Гурджи наконец воскликнул: «Ла илля иль алла Мохаммет расул аллах!» Шах-ин-шах возвратит прозревшему его царство, а Али-Баиндур-хан будет вознагражден «львом Ирана» большим богатством и почестями.

– О Керим, эта жительница ада – да станет она жертвой ослиного помета! – хочет обмануть нас.

– Я тоже ей подарил слово сомнения: «Где доказательства истины твоих предсказаний, о гадалка?» Подумав не более часа, она ответила: «Между двумя пятницами в Гулаби прибудут пятеро с веселым грузом. Если они хорошо заработают, ваше дело получится. И хану и тебе, Керим, они будут предлагать свой товар, будьте щедры, ибо ваше благополучие в их приезде. И все свершится, как я сказала. Замбур-бамбур! Если же они не прибудут – значит, бамбур-замбур, и я тут ни при чем».

Али-Баиндур так разволновался, что сразу выздоровел. По нескольку раз он заставлял Керима повторять сказанное, и Керим слово в слово повторял. Чтобы сократить время ожидания, Али-Баиндур собственноручно выпорол кизиловым прутом оголенную наложницу Тухву за дыню-кермек. Но нетерпение его не уменьшилось. И он торопил Керима выведать у гадалки: не шепнул ли ей супруг ее, шайтан, благоприятное замбур-бамбур!

В домике Тэкле волнение. Папуна, ушедший навстречу мествире, вернулся сегодня. О радость! Мествире с четырьмя зурначами в трех агаджа от Гулаби и в четверг уже прибудет прямо на базар. До полночи друзья все обсудили. Поднявшись, Тэкле достала из шкатулки жемчужное ожерелье:

– Возьми, Керим, и отдай мествире и зурначам за песни для царя Луарсаба.

– О светлая царица, увеличь доверие к твоему вечному рабу. Монеты и драгоценности, бархат и парча – все приготовлено мною. А надев ожерелье, ты прибавишь блеска к твоей красоте и возрадуешь глаза святого царя Луарсаба.

– Что, что? Как ты сказал? О Керим, о мой дорогой Керим! Где ты видел ходящих по земле святых?

– Слава всевидящему властелину властелинов. Он определил царю Картли Луарсабу Второму быть святым, ибо обыкновенному не снести столько страданий…

– …отмеренных щедрой рукой всевидящего, – добавил Папуна. – Здоровье Луарсаба! Другую чашу за него выпью в Метехи.

Тэкле, широко раскрыв глаза, горестно проговорила:

– Керим, дорогой Керим! В субботу светлому царю тридцать шесть лет! Более шести лет мой царь в плену… Пресвятая богородица, не слишком ли много испытания для преданного православной церкови? В день святого ангела я хочу быть с моим царем… Керим, пусть ценою жизни, пусть я не буду жить после! Если узнают сарбазы, приму яд… И об этом все!..

Устремив взгляд куда-то далеко, Тэкле дрожала, – казалось, она увидела то, чего никто не может видеть. И такое смятение охватило ее, таким ужасом горели, как черные солнца, глаза ее, и так взметнулись тонкие руки, что, казалось, вот-вот она взлетит и исчезнет в надвигающейся черной туче.

Первым очнулся Керим, он незаметно смахнул упавшие на щеку холодные капли.

– О царица цариц, разве пророк не подсказал тебе подходящее к месту слово: «Керим, раб мой, приказываю тебе!»? Хотя недостойно произносить рядом с тобою свои мысли, тоже скажу: ты увидишь царя. И если проклятый Мохамметом хан Баиндур догадается – раньше его убью, потом спасу тебя, и только тогда о себе подумаю, ибо и у меня яд как раз есть.

Никто не отговаривал Тэкле, ибо знали – не поможет. Папуна, скрывая острую боль, словно от вонзенного в сердце кинжала, постарался отвлечь дорогих, как жизнь, друзой от черных мыслей. Наполнив чашу, он протянул Кериму.

– Пей, мальчик, твой аллах не в меру снисходителен, иначе чем объяснить целость Эреб-хана, ведь, наверно, в год он выпивает караван вина. Об этом, сидя в один из весенних дней на зеленой траве, поспорили два пророка – Илия и Магомет. Первый уверял: нет вреда от входящего в рот, – вред от исходящего, ибо человек может убить словом, может осквернить слух неподобающей хулой и, святотатствуя, может плюнуть в лицо проповеднику, уверяющему, что аллахи на небе заняты только благополучием людей, ими же для чего-то сотворённых…