Тим Уиллокс - Религия Страница 67

— Значит, двадцати одного дня будет достаточно.

Прежде чем успели зазвучать возмущенные возгласы, Ле Мас воспользовался моментом.

— Великолепно, я со своими людьми готов напомнить о данном обете. О посте чести.

Пост чести — это была верная гибель, и у Тангейзера сжалось горло. Он обожал Ле Маса, вместе с которым проводил бурные и отнюдь не монашеские ночи в «Оракуле». Пока главы разных лангов наперебой просились в добровольцы, Тангейзера вдруг охватило внезапное желание присоединиться к ним. С такими, как они, опасно водить компанию.

Тангейзер произнес:

— Я видел, что турки приготовили для осады. У них чудовищное количество вооружений.

Хор жаждущих самопожертвования поредел.

— Дюжина восьмидесятифунтовых кулеврин, «василиски», которые стреляют трехсотфунтовыми камнями, и десятки сорокафунтовых пушек. А Драгут привезет собственную осадную батарею.

— Драгут может приехать? — спросил Ла Валлетт.

— В любой день, — ответил Тангейзер.

Ле Мас повернулся к Ла Валлетту.

— Тогда я тем более настаиваю и удваиваю свои требования. Пост чести.

— Они разнесут Сент-Эльмо по камешку, — сказал Тангейзер.

— Если будет на то воля Божья, — произнес Ла Валлетт, — Сент-Эльмо будет держаться до самого последнего камешка.

— В таком случае не стану вас переубеждать, — сказал Тангейзер. — Но турки воюют не только мечами, а еще и лопатами. И вы должны делать так же. Эль-Борго слабее, чем вам кажется.

Ла Валлетт жестом остановил волну возмущенных возгласов.

— Как так?

Тангейзер указал на схему, разложенную на столе с картами.

— Вы мне позволите?

Ла Валлетт кивнул, и рыцари собрались вокруг Тангейзера, который повел пальцем по линии главной стены.

— Блоки из песчаника, верно? Облицовочный камень поверх обычных булыжников.

Ла Валлетт кивнул.

— У турок научный подход, — продолжал Тангейзер. — Железные ядра пробивают облицовочный камень, мраморные и каменные постепенно ослабляют кладку, сотрясая ее. Эти стены громадны, но они падут. Когда явятся мамелюки, эти бастионы, — он указал какие, — будут заминированы, несмотря на ров. Инженеры Мустафы прокопали бы под них тоннель даже из Египта, если бы он приказал.

— Это ровно то, чего мы ожидали, — заверил Ла Валлетт.

— Если Сент-Эльмо в самом деле даст вам такую долгую передышку, это время необходимо использовать для строительства. У вас в подземельях гниют тысячи рабов. Вот здесь, за Кастильским бастионом, пройдет вторая стена…

Все шеи вытянулись, головы поворачивались вслед за его пальцем, рисующим линию на карте.

— Вторая стена, незаметная с холмов, с амбразурами для пушек вот здесь и здесь, — она разобьет им сердца, когда они с воплями прорвутся через первую стену.

— Почему Кастильский бастион? — спросил Ла Валлетт.

— Из гордости, — пояснил Тангейзер. — Мустафа мечтает отомстить за вчерашнее. Он вне себя. А ярость турка совсем не похожа на ту ярость, какую я видел у франков. К тому же, если он будет атаковать кастильцев, он сможет защитить правый фланг батареей на Сан-Сальваторе. Более того, равнина здесь сужается, что удобно для его саперов и инженеров. — Он указал на форт Сент-Микаэль. — А если при этом он атакует и Лизолу, что я сделал бы на его месте, ваш гарнизон будет растянут по всей длине стены. И если в каком-нибудь месте произойдет прорыв, все будет кончено, лавочка закрыта.

Ла Валлетт взглянул на Оливера Старки, словно желая сказать, что польза от появления Тангейзера превосходит все его ожидания. Затем он перевел взгляд своих глаз, серых, как холодное море, на Тангейзера. Это были самые холодные глаза, какие Матиас когда-либо видел. Даже во взгляде Людовико Людовичи было что-то человеческое, он хотя бы познал любовь. Тангейзеру показалось, что то же самое думает Ла Валлетт о нем самом; он заморгал и вернулся обратно к карте. Постучал пальцем по плану города Эль-Борго.

— Эти улицы — здесь, здесь и здесь — тоже стены. Коридор. Превратите эти дома в поле битвы и, когда они прорвутся, ударьте по ним снова.

— Битва едва началась, — произнес Ле Мас, — а ты уже представляешь себе нехристей посреди города.

— Мустафа считает это делом решенным, — ответил ему Тангейзер.

— Капитан Тангейзер прав, — сказал Ла Валлетт. — Работа поможет людям понять, что ждет нас впереди и что требуется для защиты.

Заговорил сухопарый кастилец Заногерра.

— Капитан, простые солдаты считают янычаров настоящими демонами. Как бы вы посоветовали нам развеять эти предрассудки?

— Предрассудки? — вспыхнул Тангейзер. — Янычары — люди Господа, точно так же, как и вы сами, лучшие среди равных и равные вам. — Он пропустил мимо ушей возмущенные возгласы: скоро они сами все узнают. — Но у них слишком легкие доспехи, и Мустафа напрасно жертвует их жизнями. В этом его слабость. Он эфенди-яроглы, кровный потомок Бен Велида, знаменосца пророка Мухаммеда. Он не знает страха. Он сам внушает страх. Он знаком со всеми военными тактиками и прежде всего с осадной. Но он несдержан. Он тщеславен. Он горд. Сломайте его гордость. Берегите своих людей. — Он коротко взглянул на Ла Валлетта. Не для того, чтобы осудить великого магистра, просто, если он не будет высказывать своего мнения, рыцарям от него не будет никакой пользы. — Вчерашняя вылазка через Провансальские ворота была лишена смысла, порыв…

— На каждого нашего павшего пришлось десять их, — возразил Заногерра.

— Вы не можете позволить себе пожертвовать даже одной жизнью к десяти, — продолжал Тангейзер. — Мустафа может. Мустафа будет. Бравада подпишет вам приговор. Предоставьте янычарам действовать безрассудно. Поскольку, хотя они и лучшие среди равных, они всего лишь люди. Через некоторое время им наскучит впустую жертвовать жизнями. Им надоест дурная пища, грязная вода и изнуряющая жара. Капля за каплей подточите их веру в то, что Аллах им благоволит. Подорвите гордость Мустафы. — Он взглянул на Ла Валлетта. — Но если вы собираетесь разбить турецкое сердце — а я не могу назвать ни одного человека, которому это удалось, — вам придется ожесточать свое сверх всякой меры.

— Вы ведь не обидитесь, если я скажу, что вы мыслите, как турок, — сказал Ла Валлетт.

— Не обижусь — напротив, — отозвался Тангейзер. — Вас они считают совершенными дикарями.

К изумлению всех собравшихся, Ла Валлетт засмеялся, будто бы ничто не могло польстить ему больше. И как раз этот момент Никодим избрал, чтобы рухнуть в обморок, прямо перед распятием, висевшим на стене, на которое он уже некоторое время смотрел не отрывая глаз.