Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля Страница 7

— Скоро ты его узнаешь.

— То, что предстоит беседовать с государыней или с кем-то из ее приближенных, мне уже ясно. Но кто тот человек, который.

Договорить ему не дали. Молчун набросил ему на шею удавку и стянул ее так, что Коронный Карлик вынужден был приподняться, поскольку едва не задохнулся.

«Если с тобой начали говорить в таком «тоне», значит, это конец карьеры», — почти с отчаянием подумал тайный советник, жадно хватая ртом воздух и растирая разболевшуюся шею.

Висельник-молчун убрал свое орудие так же мгновенно, как и набросил его, но Коронный Карлик успел оценить: работал человек, привычный к подобному ремеслу.

— Странный способ общения со мной вы избрали, уважаемый, — с трудом проговорил тайный советник. — Ведь я не помню, чтобы мне запрещено было отвечать на ваши вопросы или вам — на мои.

«Этот азиат еще не понимает, что ему нельзя было ослаблять удавку, — мрачновато ухмыльнулся пленник, потирая рукой все еще пронизанное болью горло. — Злодей, решивший поиздеваться подобным образом над самим Коронным Карликом, не должен был оставлять его в живых. Как, впрочем, и оставаться в живых самому.

6

Ни графини де Ляфер, ни польского принца в доме доктора де Жерона полковник не застал. Об этом его уведомила стройная девица, плечи которой скрывала черная накидка из волос, а большой серебряный крест, покоящийся на пышной, слишком вызывающе очерченной груди, призывно требовал припасть к ногам его распятия — и целовать, целовать долго и набожно, отрекаясь и молясь, впадая в грех и тотчас же раскаиваясь в нем.

— Вы католичка?

— И даже иезуитка, — с явным вызовом уточнила женщина.

— «И даже».

— Надеюсь, припасть к кресту на моем теле вам помешает не это? — с убийственной точностью вычитала его мысли черноволосая.

Округлые, отданные вечному загару щеки ее украшали две обескураживающие ямочки, способные увлечь кого угодно, даже если он смертельно ненавидит учение Игнация Лойолы и всех его последователей.

— Вы храбры, — неуверенно сказал Гяур. Однако девушка уже подалась к нему всем телом, и грудь ее еще более вызывающе потянулась к его губам.

— Храбрая, да. Вот только говорите вы об этом слишком неуверенно, — почти прошептала девушка. — Откуда у вас столько покаянной неуверенности, мой бродячий рыцарь?

Губы иезуитки показались князю чуть тоньше тех, к которым он привык, целуя Диану де Ляфер. Только у Дианы они, наверное, были чуть нежнее и трепетнее. Возможно, графиня всего лишь лучше, чувственнее играла влюбленность? Не исключено. Как бы там ни было, а графиня нравилась ему такой, каковой она обычно представала. Может быть, именно поэтому князю и легко было с Дианой, что образ этой женщины не нужно было ни придумывать, ни каким-то образом… додумывать, приукрашивать.

Впрочем, о графине Одар сейчас старался не вспоминать — богохульствуя, не стоит молиться. А то, что без богохульства и первородного греха во время этой встречи не обойдется, в этом князь уже не сомневался.

И все же… Эта пленяющая грудь и этот огромный мученический крест, на котором, судя по всему, был распят уже не один страдалец, рискнувший причаститься грудью иезуитки…

Гяур вдруг ощутил, что его охватила мстительная ярость. Раскинув руки с широко растопыренными, слегка дрожащими от волнения пальцами, он азартно поймал в них, словно в сети, обе груди девушки, и сжал их так, что брюнетка вскрикнула и приподнялась на носках. Но при этом она не попыталась вырваться или позвать на помощь, а, наоборот, еще отважнее подалась навстречу его поцелую. Лишь в последнее мгновение князь проскользнул устами мимо ее уст и сделал то, что намеревался — слегка преклонив колено, подобострастно припал к распятию.

— Эй-эй! Эй! Что за страсти Господни? — захватила его за волосы на затылке девушка. — Я, конечно, ценю ваши христианские чувства. Но не так же неистово, князь Одар-Гяур, не так неистово! Я не могу позволить, чтобы каждый последователь Иисуса предавал себя распятию на моей груди.

Однако полковник словно бы не слышал ее. Страстно повертел головой, как бы требуя: «Не мешай!» и, обхватив ее руками чуть повыше талии, он изогнул стан девушки и вновь припал к распятию.

На несколько мгновений иезуитка поддалась ему, замерла, предаваясь ощущению близости мужчины, но затем вновь, правда, уже не столь бурно, возмутилась:

— Но мы с вами все еще на улице, князь Гяур! Мы даже не вошли в здание.

— Какое это имеет значение?

— Не хотите же вы, чтобы вокруг меня собралась толпа целовальников креста, словно вокруг блаженной?

— Кто вам сказал, что я не желаю этого?! Наоборот, я хочу, чтобы толпы мужчин почитали вас, но не за блаженную, а за святую. Впрочем, пусть они осаждают вас как блаженную, уверовав, что одно прикосновение к вашей груди способно исцелить.

— Оно действительно способно исцелить, князь, — неожиданно сухо заметила иезуитка. — Почему вы говорите об этом, как о чем-то немыслимом? Всякий, кто припадет к этой груди, немедленно исцелится, вот только припадать к ней дано не всякому. И потом, вопрос: от чего именно способен исцелиться этот несчастный?

— От чего же?

Фламандка чувственно вздохнула и совершенно иным, почти обреченным голосом поведала:

— В том-то и дело, что до сих пор на этой груди мужчины исцелялись, как правило, от тех моих колдовских чар, с которыми к ней припадали.

Гяур понимающе улыбнулся, но тут же спохватился:

— Никогда не поверю в это, прекраснейшая из прекраснейших, — напыщенно, в лучших традициях Востока, произнес он.

— Только попробовали бы поверить… — со скрытой угрозой предупредила его фламандка.

Все еще не уверенная в том, что у Гяура хватит мужества прервать эти слишком затянувшиеся страсти, женщина обеими руками приподняла его подбородок и заставила выпрямиться. На губах ее заиграла улыбка — такая же иезуитская, как и ироничный взгляд ее больших черных глаз.

— Я понимаю, что долгое пребывание в испанском плену заставляет вас, князь Одар-Гяур, по-иному вдыхать запах женского тела, по-иному воспринимать его. Но все же — не столь неистово…

— Откуда вы знаете, кто я? Почему вам известно мое имя, а также то, что я побывал в испанском плену?

— Но ведь и для вас тоже не тайна, что перед вами — гостья доктора де Жерона и что зовут меня Камелией.

— Так, значит, это вы и есть — Камелия… — не спросил, а скорее утверждался в своих догадках Гяур.

— Не знаю, каким вы предстаете в ипостаси воина, но в ипостаси простачка-любовника вы явно не смотритесь. Как, впрочем, и в ипостаси актера.