Емельян Ярмагаев - Возвращающий надежду Страница 7

— Молва передает, будто капитан мятежников сказал: «До тех пор жители этого города будут лишены надежды на лучшее, пока наш якорь не поднимется со дна морского, где он лежит, и пока не увидят его горожане собственными глазами стоящим, как я теперь стою на палубе, прямо напротив дамбы».

— Это тот якорь, который вы мне показали у старой пристани?

— Он самый. И если это случится, то жители будто бы обретут надежду… Бернар, вы дождетесь, что нас повесят здесь вверх ногами!

Кривыми и запутанными улочками пробирались они к ратуше. Темнело. Сильней и сильней доносился гул голосов.

— Так и есть: дерутся, — сказал Рене. — И вот к чему привело ваше бессмысленное любопытство!

На улице, что вела к ратуше, их остановили.

— Дальше нельзя, Рене Норманн, — сказали вооруженные люди. — Стойте и ждите здесь.

Движением плеча Рене оттеснил Бернара к стене. Шумно, как конь, выдохнул воздух. Вынул шпагу и присел, уперев руку в левое бедро.

— Больше энергии! — поощрил он противников. — Что у вас в руках: пики или метелки?

Почти незаметное движение, поворот плеча — и один из стражников завыл, махая окровавленной кистью руки. Чуть не задев уха Бернара, со звоном ударился в стену наконечник пики. Против Рене обратились три острия.

— За мою спину! — крикнул Рене Бернару, безостановочно работая шпагой. Клинок его мелькал подобно вязальной спице в пальцах опытной вязальщицы, и даже по движениям его широко расставленных ног видно было, какое это для него привычное ремесло Прыжок. Выпад. Кто-то из стражников валится на землю

— Уйдем, — задыхаясь, проскрежетал его товарищ. — Этот Рене — сам старый дьявол из преисподней. Пусть разделываются с ним его родичи…

Черные тени обратились в бегство, унося раненого. Рене выпрямился и критически осмотрел клинок.

— Один неточный выпад, три правильных, — определил он деловито. — Вы заметили, какой прием я предпочитаю против пик?

— Зачем вы ранили человека? — тихо спросил Бернар.

Рене со звоном швырнул шпагу в ножны.

— Я опять недоволен вами, — бросил он через плечо. — О чем вы думали, черт возьми, во время наглядного урока борьбы с тремя пикинерами?

— О якоре, — был меланхоличный ответ.

Ратушу осаждала огромная толпа. В двери молотило бревно, которое при факельном свете раскачивали десятки рук.

— На грызунов!

— Смерть габелёрам!

— Эй, мэр Лавю, куда ты дел парижского вымогателя?

В ответ из окон раздались выстрелы. Рене и Бернар стали в тени, не зная, что предпринять.

Внутри ратуши, бледные и растерянные, за столом сидели члены магистрата и сьер Одиго, спокойный, как всегда. По залу метался интендант из Парижа Густав Менье.

— Вы ответите за учиненные беспорядки! — кричал он, брызгая слюной. — Вы упрямо и злостно ведете двойную игру. Этот бунт — что он такое, если не плод вашего преступного попустительства черни, сребролюбия и двурушничества?

— Мсье, — хладнокровно заметил Одиго, — заметьте: нас с вами закидывали камнями вполне беспристрастно, не делая различия, хотя мы, как местные жители, имеем право на некоторые льготы.

Он приказал воинам прекратить обстрел улицы, высунулся в окно и крикнул:

— Эй, любезные, кончайте эту забаву! Сейчас вы увидите приказ за подписью ответственного лица о том, что сбор габели отменен.

Пронесся общий вопль радости. Потом — одинокий голос:

— С печатью?

— С печатью, — подтвердил сьер Одиго. И, подойдя к столу, повелительно сказал:

— Мсье буржуа, составляйте такой приказ. Мы поставим под ним всего лишь городскую печать, и он, конечно, не будет иметь силы. Сейчас вломятся в ратушу, мессир Менье, и тогда будет не до престижа. А в Париже вы дадите свои разъяснения.

Секретарь магистрата, треща пером, быстро нацарапал: «Именем его величества, христианнейшего короля… « Менье со стоном подписал Растопили сургуч, приложили печать — городскую, не королевскую, и сьер Одиго вынес бумагу бунтовщикам.

Рене потянул Бернара за рукав.

— Идем, малыш. Все кончено: их провели.

Толпа перед ратушей молилась, плясала и пела.

День своего шестнадцатилетия Бернар решил отпраздновать особенным образом. Он собирался выйти в море.

Рене мог бы ему сопутствовать, но обленился до того, что беспробудно спал в лопухах. Этому способствовала перемена в его жизни: он женился, и притом женился, к ужасу всего местного дворянства, на простой замковой прачке. Правда, ходили слухи, что она из обедневшего дворянского рода. Сам он объяснял это так:

— Мне нужна хозяйка, а не особа, которой целуют ручки.

Внешне перемена выражалась только в том, что Рене время от времени заходил к Маргарите, бросал ей на стол какую-нибудь часть туалета и величественно цедил сквозь зубы:

— Исправьте это, мадам.

И веселая румяная Марго безропотно чинила, латала, стирала и гладила неописуемо драную амуницию своего мсье. Иных привилегий от своего замужества она не получила, зато родила здоровенькую девчушку. Не вынося детского хныканья, Рене малодушно спасался в лопухах.

Выманить его в море оказалось невозможным. И Бернар отправился один,

Высокий и стройный, он держал голову и плечи с величавостью владетельного сеньора. Но в его неторопливой речи, в честном выражении лица сквозило мальчишеское простодушие. И кто бы с ним ни говорил, кому бы он ни отвечал, в глазах его и в голосе проглядывало нечто такое, что и сеньору, и слуге, и нищей старушке одинаково казалось пожатием ласковой и сильной руки.

Фальшиво напевая испанский романс, нес он весла к каналу. Конюхи, прачки, арендаторы, встретив его по дороге, улыбались во весь рот и говорили.

— Да охранит вас святой Николай от дурного глаза и наговора, сеньор наш Одиго!

Дети провожали его радостными криками, собаки увязывались вслед.

Вот он сел в лодку и взялся за весла — не так, как делает это отдыхающий от забот, а как человек, преследующий определенную цель. Старая лодка никогда не знала такой скорости. Она пролетела зарастающий травой канал, вынеслась на большую океанскую волну, перемахнула, скрипнув килем, отмель, вышла на залив и остановилась напротив дамбы. Бернар выбрал одну из старых свай и привязал к ней лодку. Потом разделся, обвязался веревкой, конец которой продел в лодочное кольцо, зажал между коленями плоский булыжник, взял в зубы нож и нырнул.

Он вонзился в воду с таким расчетом, чтобы косой полет его тела как можно дольше продолжался под водой. Сперва его охватила холодная светло-зеленая жуть, пронизанная лезвиями солнечного света. Потом его открытые глаза стали различать рои поднимающихся пузырьков, снованье рыб, колебание гибких щупалец водорослей. Близко замерцал белый песок дна. Глубина стала ощутимо давить на уши. Он всматривался и, наконец, нашел то, что искал.