Олеся Луконина - Чёрная маркиза Страница 7

Идиоты.

Все они на «Маркизе» — беспечные, никчемные идиоты, ventrebleu!

Но… с другой стороны, какой ещё корабль, застигнув «Сирену» в столь бедственном положении, пришёл бы ей на помощь столь бескорыстно?

Да никакой.

Всё, что ни случается, к лучшему.

Наблюдая за тем, как Дидье Бланшар весело спрыгивает в молниеносно спущенную на воду шлюпку, Жаклин отчаянно прикусила губу.

Пусть так. Пусть она будет обязана жизнью этому шалопаю.

В конце концов, она и так уже обязана ему тем, что для неё дороже самой жизни.

Своим ребёнком.

Но Дидье Бланшар никогда не должен об этом узнать.

Дидье с Лукасом предвкушали, как остолбенеет команда «Сирены», когда они вдвоём всего лишь с помощь маленькой шлюпчонки столкнут с мели их бриг. И ожидания их полностью оправдались. Когда многострадальная «Сирена» наконец закачалась на волнах вблизи треклятой банки, её прилипший к бортам экипаж взорвался отчаянным «ура». А потом, когда Лукас и Дидье со смехом вскарабкались на палубу спасённого брига, плечи у них заболели от того, сколько радостных тычков на них обрушилось, а в подставленные кружки, конечно же, сразу щедро полился ром из бочонка, выкаченного боцманом из трюма.

Жаклин какое-то время наблюдала за этим безобразием с мостика, и на губах её светилась невольная улыбка. Которая, впрочем, сразу же погасла, едва она увидела, как Дидье, вскинув голову, смотрит прямо на неё, а потом, вырвавшись из круга обступивших его матросов, как ни в чём ни бывало, направляется к ней на мостик.

Этого ещё не хватало!

Жаклин едва удержалась от того, чтобы не рвануться прочь, но осталась на месте — с каменным лицом и крепко сжатыми кулаками.

Ventrebleu! Она здесь хозяйка.

Подымаясь на мостик, Дидье Бланшар, как всегда, беззаботно улыбался. Его русые волосы, в которых отдельные пряди выгорели добела, золотились на солнце. Помилуй Бог, ну какая женщина устояла бы перед этой открытой ясноглазой физиономией, крепким телом в простецких обносках, лихой ухмылкой?!

Чтоб ему пусто было, он всегда сиял, как медный грош, bougre d`idiot!

Хотя нет… не всегда.

Жаклин вдруг подумала, что за много лет она, наверно, была единственной, кто видел его слёзы, и ещё сильнее сжала кулаки.

— Ты явился за моей благодарностью, старпом? — холодно осведомилась она, прежде чем Дидье успел произнести хоть слово. — Что ж, я благодарю тебя. Если б не вы, грядущий шторм разбил бы «Сирену» вдребезги вместе с грузом. И передай мою благодарность своей хозяйке. Ты доволен? Ступай.

Она величественно подняла голову ещё выше.

Иногда Жаклин сожалела о своём маленьком росте.

Дидье уже без улыбки помедлил и коротко ответил, в упор глядя на неё:

— Нет. Я недоволен.

— Чем же? — бесстрастно спросила она, хотя внутри у неё всё дрожало, когда она смотрела ему в глаза.

Зеленовато-голубые и ясные, как море в штиль.

Глаза её дочери.

— Тем, что я никак не могу узнать вас, мадам, хотя что-то мне подсказывает, что должен узнать, — горячо выпалил он, подходя ещё ближе.

Жаклин криво усмехнулась.

«Что-то» ему подсказывает!

Она могла бы достаточно грубо пояснить ему, что именно.

Женщина несколько раз глубоко вздохнула и закрыла глаза, чувствуя, как щёки заливает жаром.

Дидье молча ждал.

Ну что ж… пусть узнает хоть что-нибудь, если ему так уж этого хочется.

Но не всё!

— Почти четыре года назад, — сухо проронила Жаклин, — у меня ещё не было «Сирены», а ты, полагаю, тогда не так давно стал старпомом своей «Маркизы». Это было в Тортуге. Ты брёл по улице, ночью. Ты был не столько пьян, сколько не в себе. Ты едва не попал под мою карету. — Жаклин замолчала, кусая губы. Даже не глядя на Дидье, она чувствовала, как он напрягся. — Тогда я совершила глупость. Огромную глупость. Я пожалела тебя, Дидье Бланшар. Я посадила тебя в свою карету и отвезла в гостиницу. — Голос её упал до шёпота. — И осталась с тобой до утра. — Вскинув голову, она наконец поглядела в потрясённое бледное лицо Дидье и яростно зашипела, снова сжимая кулаки так, что ногти вонзились ей в ладони: — Не смей ничего мне говорить! Молчи!

Но Дидье и без того молчал. Ей показалось, что он вообще не дышал, обратившись в каменную статую.

Жаклин торжествующе усмехнулась и отчеканила, отворачиваясь:

— Ступай, старпом. Я не хочу больше ни видеть, ни слышать тебя. Никогда!

Дидье ещё несколько мгновений помедлил, а потом доски мостика скрипнули под его удаляющимися шагами.

Он действительно не проронил ни слова.

Не в силах удержаться, Жаклин повернулась и жадно поглядела ему вслед — всё равно он её уже не видел. Ах, если бы она сейчас могла сообщить Гриру, где находится проклятая «Маркиза»! Тогда бы тот захватил судно, уничтожив его никчемную команду. И вынужден был бы сдержать своё обещание, пойдя на службу к Ост-Индской торговой. А она, Жаклин, получила бы за это обещанные ей компанией огромные комиссионные.

Но… смогла бы она выдать Гриру «Маркизу»?

Жаклин разжала ладони и машинально взглянула на красные следы, оставленные собственными ногтями на белой коже.

Нет. Не смогла бы.

И всё из-за этого прохвоста.

Чтоб ты провалился, Дидье Бланшар!

Спустившись на ют, Дидье снова через силу заулыбался в ответ на улыбки и весёлый галдёж матросов «Сирены», но, ещё раз отхлебнув рому из протянутой ему кружки, нетерпеливо махнул рукой Лукасу. Тот насупился, враз поскучнев.

Пора было убираться отсюда.

Из стремительно удалявшейся от спасённого брига шлюпки Дидье видел фигурку Жаклин, одиноко застывшую на мостике, и готов был колотиться о борт своей дурной головой.

Tabarnac de calice d'hostie de christ!

Худшего оскорбления, чем то, какое он нанёс Жаклин Делорм, выдумать было невозможно. Провести ночь с женщиной и напрочь забыть об этом! Mon tabarnac!

Она никогда не простит его.

И правильно сделает.

— Дидье, ты чего? — осторожно осведомился Лукас, услышав, как он скрежещет зубами, но тот лишь свирепо отмахнулся от вопроса, и Лукас поспешно заткнулся.

Теперь Дидье начал вспоминать ту ночь.

Было это спустя три месяца после того, как он пришёл в каюту к Тиш… и как раз тогда она оставила его впервые, чтобы уехать на неделю с каким-то заезжим аристократом в его поместье на побережье. Потом это повторялось ещё и ещё, и каждый раз боль была невыносимой, но тогда… тогда Дидье казалось, что он сейчас умрёт от этой боли, разрывающей сердце на куски.

Пьяный не от вина, а от горя, он переходил из одного тортугского кабака в другой, пел и тискал каких-то шлюх, не поднимаясь, впрочем, с ними наверх. Что бы ни делала с ним Тиш, он не мог отплатить ей той же монетой.