Анна Антоновская - Жертва Страница 7

Вот почему изящный персидский разговор, перевитый поэтическими сравнениями, уснащенный изречениями мудрецов, походил на капканы, расставленные в лесу опытным охотником.

Только одна Хорешани была по-прежнему откровенна и неизменно весела. Про нее шах Аббас сказал: «Это единственная женщина, которой можно доверить хранение кувшина с питьевой водой»[3]. Хорешани, совсем не добиваясь, пользовалась в Давлет-ханэ влиянием. Намек шаха, что Хорешани можно без опасения доверить даже жизнь, создал ей счастливую славу.

Смелая Хорешани неоднократно обращалась к шаху, прося за грузин, живущих в Исфахане. И Аббас, не терпящий в просьбах раболепства и лести, никогда не отказывал Хорешани.

Тинатин любила Хорешани: с ней можно было открыто говорить обо всем. В личных беседах с Хорешани она неустанно расспрашивала о любимом брате Луарсабе. Ее волновала странная женитьба царя Картли на Тэкле, сестре Георгия Саакадзе.

Саакадзе! Не раз сквозь золотую сетку чадры она смотрела на замкнутое лицо исполина, и ей казалось, что она видит обрыв крутой горы, обожженной огненной бурей. Она инстинктивно боялась этого человека.

Нестан тосковала по Метехи, где сейчас царит ненавистная Гульшари. Царит ли? Нестан жадно расспрашивала приезжих купцов и успокаивалась, узнав о неизменной любви Луарсаба к Тэкле. При одной мысли о Гульшари ярость захлестывала ее сердце.

Томилась Нестан в позолоченном Исфахане. Она жаждала поклонения, кипучей борьбы, побед над соперницами, признания ее первенства не как княгини Эристави, а как неповторимой Нестан.

Зураб!.. Но он подолгу пропадает у Саакадзе, в шахском дворце или на бесконечных охотах, сопровождая шаха, или с «Дружиной барсов» изучает искусство огненного боя. Любовь Зураба? Но разве может только любовь заполнить гордую душу Нестан?! И вот чаша благоуханной жизни опрокинулась на пыльную дорогу.

Одно утешение – дом Русудан, где собираются все «барсы», где откровенно можно поделиться печалью и радостью, где можно свободно повеселиться, посмеяться над Ревазом Орбелиани с его Мамукой, показать свое превосходство перед Дареджан, ради которой дурак Реваз принял магометанство.

Реваз не любит, когда ему напоминают о его жене Астан, оставленной в Тбилиси. И, конечно, все напоминают. Шах наградил Реваза за принятие магометанства, отправив Луарсабу ферман о неприкосновенности владений Реваза.

Астан вернулась к отцу, Леону Магаладзе, а Дареджан…

Вот она скромно сидит здесь в стороне, удивляя всех обилием алмазных нитей, вплетенных в черные косы.

Керим говорит, что, когда он, прибыв под видом купца в Тбилиси, сообщил Астан о женитьбе Реваза на Дареджан, изо рта Астан, точно из болота, заквакали тысячи лягушек. И купленный у него сосуд с египетскими благовониями был безжалостно опрокинут ему на голову. Бедный Керим целый месяц благоухал розовым маслом, и весь тбилисский майдан смеялся над ним. Бедный?.. Нет!

Счастливый Керим! Он, по желанию Али-Баиндура и, кажется, по тайному желанию Саакадзе, несколько раз в год ведет караван в Картли. Там персидский купец Керим предлагает веселому тбилисскому майдану и княжеским замкам дорогие товары.

Наверно, для лучшего проникновения в дела князей Керим выучился у Эрасти грузинскому языку.

Когда Керим возвращается в Исфахан, все спешат к Русудан, взволнованно слушают картлийские новости.

В эту ночь женщины сдавленно рыдают, а мужчины хмуро шагают по персидскому ковру.

Потом Георгий запирается с Керимом, Папуна и Эрасти, и никому, кроме них, неизвестно, о чем беседует Георгий с мнимым купцом.

Зураб пробовал обижаться, – Георгий доверяет простому персу больше, чем ему, владетельному князю. «Дружина барсов» подсмеивалась над тихими беседами, но Георгий неизменно отвечал мудростью Папуна: «Хочу для вас меньше забот, больше радости».

Нестан поспешила ответить на любезный вопрос Тинатин: рада ли она скорому отъезду в Картли?

– О, конечно, но разлука с лучезарной Тинатин, с великолепным Исфаханом и приятными ханшами отравляет эту радость.

Разговор быстро перешел на волнующую тему – возвращение Нугзара и Зураба с семьями в Картли. В этом возвращении видели большую победу Саакадзе и Эристави Арагвских над Шадиманом.

– А ты, ханум Русудан, не боишься долгой разлуки с мужем? – небрежно спросила статная жена Карчи-хана, играя с голубым попугайчиком.

– Под солнцем «льва Ирана» жена Георгия Саакадзе ничего не боится, – с улыбкой ответила Русудан.

– Мой слух уловил – великий из великих шах Аббас оставляет Паата в Исфахане, – любезно протянула жена Карчи-хана, смеясь над стараниями голубого попугайчика выклевать бирюзу на кольце. – О аллах! Сколь благосклонен наш шах-ин-шах!

Только Нестан заметила, как в уголке рта Русудан дрогнула морщинка.

– Я всем довольна, великий из великих шах Аббас все решает мудро, как предначертано в книге судеб.

Нестан скрыла в ароматной розе улыбку: да, Русудан не хуже ханш прониклась мудростью Давлет-ханэ…

Довольна! Не она ли, гордая Русудан, часами сидит в окаменелым лицом, переживая муки персидского ада. Паата останется во власти коварного шаха!.. Пусть Георгию удалось добиться у шаха Аббаса разрешения на отъезд Русудан, но какой ценой!

– До моего слуха дошло, что ханум Хорешани отказалась вернуться домой. Наверно, в Исфахане сон прохладнее? – спросила младшая жена Эреб-хана, томно склонив к шелковой подушке головку. На ее подвесках изменчиво заиграли рубины.

– Нет, совсем не потому я отказалась.

– А почему, ханум, почему? – зажужжали ханши. Хорешани небрежно расстегнула на пополневшей груди застежку:

– В Исфахане для меня сон жарче, ибо здесь остается Дато.

Помолчали. Как эта женщина смела! Она даже не сочла нужным из вежливости или страха сказать, что ей хочется быть поближе к шах-ин-шаху, оказавшему ей столько внимания.

Тинатин, заглаживая неловкость, пригласила гостей в сад полюбоваться сине-оранжевыми птицами, привезенными Георгием Саакадзе из страны чудес – Индии.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Шах Аббас, сидя в арабском кресле, величественно созерцал опасные сцены охот.

Чеканное сасанидское блюдо вырисовывалось в полумгле над сводчатой нишей. Узор разноцветных стекол северной стены фантастично преломлялся на серебряной кольчуге Шапура Второго. Красно-сине-оранжевый свет точно яркой кровью обагрил меч Шапура, вонзенный по рукоять в шею когтистого тигра. В тяжелом шлеме, увенчанном блестящим шаром, пряча в серебряных кольцах бороды насмешливую улыбку, Сасанид выпуклыми глазами смотрел на шаха Аббаса.