Артур Дойл - Трагедия с «Короско» Страница 7

– Мне кажется положительным святотатством это шутовство и этот гам и смех! – сказал оксфордский питомец.

– Я рад, что вы испытываете то же, что и я, – сказал Хидинглей, – вот почему я предпочитаю всем развалинам, которые я видел, те, которых я не видал!

На мгновение на лице дипломата мелькнула светлая улыбка, слишком скоро уступившая место его обычной маске чопорного человека.

– У меня, видите ли, есть подробная карта, – продолжал молодой американец, – и на ней, где-то среди дикой непроходимой пустыни, далеко-далеко отсюда, я вижу, обозначены развалины, остатки какого-то древнего храма, кажется, храма Юпитера Амона – одного из великолепнейших древних святилищ. И вот эти развалины – таинственные, забытые, одинокие в своем ненарушимом покое, простоявшие десятки веков, до которых не коснулась ни святотатственная рука, ни нога туристов, – вот эти-то развалины волнуют мое воображение!

– Да, это так, – подтвердил Сесиль Броун. – Если бы можно было, бродя бесцельно и одиноко, неожиданно наткнуться на эти самые развалины, которые мы теперь видим перед собой, и очутиться совершенно одному в полумраке этих сводов, то впечатление было бы, без сомнения, подавляющее. А при такой обстановке, как сейчас, когда Бельмонт сосет трубку и причмокивает губами, когда Стюарт сопит и пыхтит, как дрянной паровой катер, когда мисс Сади Адамс смеется своим детским серебристым смехом.

– А эта болтливая сорока, драгоман, дает свои пояснения, как будто отвечает бессмысленно затверженный урок, – добавил Хидинглей, – мне страстно хочется отдаваться своим думам и впечатлениям, но я не могу, не могу, потому что мне все это мешает, мною овладевает такое бешенство, такое раздражение, что я готов отколотить того, кто первый подвернется мне под руку. Подумайте только, пропутешествовать такую даль, как из Америки в Египет, для того, чтобы видеть эти пирамиды, и обелиски, и храмы, и все эти уцелевшие остатки древнего мира, и в результате не сделать ничего лучшего, как сердиться на все окружающее и отколотить мальчишку-погонщика. Ведь это уже, право, обидно!

Молодой дипломат рассмеялся своим милым сдержанным смехом, смехом усталого, разочарованного человека…

– Они, кажется, двинулись дальше, – сказал он, указывая глазами на группу туристов, потянувшуюся от развалин к берегу.

Оба собеседника поспешили присоединиться к своим спутникам.

Теперь путь их лежал между большими валунами и каменистыми холмами. Узкая, извивающаяся тропа пролегла между черными фантастическими скалами, напоминавшими шахты каких-нибудь копей. Вся маленькая компания почему-то притихла и смолкла, даже сияющее, жизнерадостное личико Сади как будто омрачилось под впечатлением суровой и мрачной природы. Солдаты эскорта примкнули к туристам и шли теперь по обеим сторонам, растянувшись в группы. Полковник Кочрейн и Бельмонт опять ехали рядом; они замыкали шествие и теперь немного поотстали.

– Знаете, Бельмонт, вы, вероятно, будете смеяться надо мной, но, признаюсь, мне положительно жутко здесь! Когда мы обсуждали там, в салоне «Короско», всю эту экскурсию, она казалась приятной и безопасной, но здесь как-то невольно чувствуешь себя оторванным от цивилизованною мира, – заметил полковник, – хотя компании туристов еженедельно посещают эти места, и никогда ничего неприятного не случалось!

Бельмонт глубокомысленно покачал головой.

– Я, видите ли, не боюсь опасности и не раз бывал в боях, но то дело другое: во-первых, на то идешь, к тому готовишься, затем, в подобных случаях идти навстречу опасности наша обязанность, наш прямой долг, а всякий из нас привык делать свое дело. Но когда с вами женщины или такая беспомощная толпа, как вот эта, – он указал на туристов, – то поневоле становится ужасно. Конечно, один из тысячи шансов на то, чтобы с нами могло случиться что-нибудь неприятное, но если бы что-нибудь случилось… то не дай Бог!.. Впрочем, что об этом говорить. Всего удивительнее, однако, то, что все они, очевидно, нисколько не сознают, что им может грозить какая-либо опасность!

– Положим, что платья английского покроя для прогулки мне нравятся, – раздался впереди них звонкий голос Сади Адамс, – но для вечернего платья французский покрой много изящнее и элегантнее, чем все, что может придумать ваша английская мода!

Полковник невольно улыбнулся.

– Она совершенно беспечна, и я, конечно, никому, кроме вас, Бельмонт, не скажу о том, что думаю: надеюсь, что все мои опасения окажутся неосновательными, но как это ни смешно, меня томит какое-то предчувствие беды! – сказал Кочрейн.

Конец ознакомительного фрагмента.