Стрелы Перуна - Пономарев Станислав Александрович Страница 7

Князь улыбнулся и снова вперил взгляд в смерда:

— Ну как? Што скажешь?

Бортя сдвинул шапку на лоб, почесал в затылке, поглядел на небо и ответил:

— Не-е, князь. Не по мне сие.

— Пошто? — удивился Святослав. — Аль силушкой Велес обидел? Иль могутство твое медведь украл?

— Та не-е, силушка-то при мне... Вот только не с руки мне разбойным делом заниматься. Детишек, чать, пятеро. А вдруг убьют? Да и не божье энто дело — кровь лить. Мне жито растить надобно, как то боги наши велят.

Мгновенно над судным местом повисла зловещая тишина. Показалось, снег, падающий хлопьями, обрел вдруг каменный вес и стал колотить по земле гулко и тяжело: а может, это кровь стучала в висках. Таких слов ни великий князь Киевский, ни бояре, ни воеводы, что окружили помост, давно не слыхивали. Все взоры устремились к Святославу.

Но князь не казался разгневанным, спросил смерда ровным голосом:

— Так яз тоже разбойник?

— Яз о том и не мыслю.

— Кто ж боле меня крови льет?

— Гриди да боляре твои... — пытался схитрить смерд.

— Та-ак! — мрачно глянул на него Святослав. — Ну, чать, сам выбирал. Иди, пытай железо. Правду покажешь — живи. Не стерпишь — голова с плеч!

Мужик, чуть косолапя, пошел к костру...

В десяти шагах, у идола Перунова, стояли волхвы. Обвиняемый, чтобы доказать свою правду, должен был достать из огня раскаленный брус металла, шагом донести его до кумира и положить железо в жертвенную чашу. В чаше лежала сухая трава: если она загоралась — обвиняемый оправдывался; если нет — вина его считалась доказанной. Ну а там — казнь по воле великого князя...

Бортя, подойдя к костру, обернулся вдруг и обратился к Святославу:

— Дозволь, князь, шуйцей[29] железо взять.

— Пошто? — удивился тот.

— А-а... Калечен буду. Дак лучше десницу сберечь... — Потом пояснил: — Налетит козарин аль печенег, несподручно отбиваться... Да и с рогатиной супротив медведя как управиться?

Князь подумал:

— Ну что ж... Дозволяю.

Бортя по знаку волхва засучил левый рукав кафтана, прошептал:

— О, Велес, бог наш милосердный, помоги мне... — и решительно сунул руку в огонь. Выпрямился, чуть качнулся: все увидели в вытянутой руке его дымящийся обрубок железа. Смерд шел к идолу, казалось, спокойно, и за дальностью не было видно, как побелело его лицо, как подкашивались ноги.

Но запах горелого мяса достиг всех!

Бортя скрежетал зубами, задыхался от боли, но шел к своей правде, держа муку свою в заскорузлой от непосильного труда руке. Хлопья снега, не долетая до бруска, с шипением превращались в пар.

— Как же надобно верить в правду свою, штоб боль этакую терпеть, — вздыхали в толпе.

— Да то смердова правда! — громко откликнулся кто-то. — А она самая тяжкая на земле и на вечные муки обозначена!

Мечники рыскали глазами по толпе. Но шел густой снег и разглядеть кого-либо было трудно.

Тиун, оправившись от удара, смотрел на своего врага и злорадствовал. Он уверил себя в том, что если смерд и донесет огонь до руки Перуновой, то трава все равно не воспламенится: с утра в чашу набралась изрядная горка снега.

Бортя был в двух шагах от кумира, когда полыхнул нежданный порыв ветра. Горку снега сдуло с чаши. Еще мгновение — смерд опустил туда металл. Задымило, зашипело и... в руке Перуновой заплясал огонь!

— Правда его! — громыхнула толпа.

Бортя сидел на снегу, погрузив в него искалеченную ладонь.  По лицу страдальца катились крупные капли пота.

— Помилуй, пресветлый князь! — взвизгнул тиун. — Правда не за ним! Измышляет он! Пощади!

— Боги правду его показали! — выкрикнул Святослав. — Закон ведаешь: око за око, зуб за зуб, а рука руки требует! Эй, отроки! Соблюдите закон!

К тиуну подбежали дружинники, подхватили. Бакун Рыжий вопил, отбивался. Но тщетно. С него сорвали кафтан, схватили, чуть не вырвав, за левую руку и погрузили ее в огонь костра. Вопль, звенящий в ушах, эхом отлетел от крыш высоких боярских хором и княжеских теремов города Киева. Отроки держали руку тиуна в огне ровно столько времени, сколько потребовалось его смерду, чтобы пройти с куском раскаленного железа от костра до кумира Перунова.

Крик слуги боярского продолжался недолго: Бакун потерял сознание. Воины подхватили обмякшее тело и поволокли его к подножию княжеского трона, отворачивая носы и ухмыляясь.

Святослав с презрением глянул вниз, поморщился и процедил:

— Уберите! Дышать нечем — изгадился весь. Тиуна уволокли прочь.

Князь глянул на смерда:

— Подойди сюда!

Бортя встал с трудом и, баюкая поврежденную руку, подошел к помосту: остановился, глядя на Святослава исподлобья.

— Правду перед воеводой Ядреем ты показал. Изолгавший тя холоп кару понес по закону. Но... — князь нахмурился, — передо мной ты вину заслужил, ибо татями кличешь гридей и боляр моих...

— Не мыслил язмь... — прохрипел Бортя пересохшим ртом.

— Мыслил, не мыслил, а не сокрыл правду души своей! Так вот: ежели бы ты холопом был, то яз повелел бы тебя повесить. Но ты свободный охотник-смерд. Значит, судный поединок — удел твой. Теперь не Велес, а Перун, бог наш громоносящий, будет судией твоим. Как только заживет рана твоя, свершится суд Перунов!

— Кто ж будет супротивник мой? — спросил Бортя.

— Супротивника найдем, — пообещал Святослав.

— Княже! Выбирай любого! Защитим честь твою от лапотника! — вразнобой закричали гриди.

— Дозволь мне, — наклонился к Святославу стоявший рядом с креслом сотский охранных воинов Святич.

— Нет! — остановил всех князь. — Яз сам выберу ему судного поединщика!.. Будет тебе боец! — громыхнул князь смерду. — Здесь побудь покамест. Может, он тебе уже сегодня отыщется!

Бортя опять сел на землю, опустил искалеченную ладонь в снег. Святослав тем временем обратил свой взор на кучку разбойников, выловленных мечниками в близлежащих лесах. Полтора десятка звероподобных угрюмых мужиков смотрели на великого князя исподлобья дерзко и вызывающе. Среди татей лесных выделялся один, похожий статью на медведя: в нем чувствовалась скрытая исполинская сила и тупая жестокость.

Князь указал на него пальцем. Двое дюжих дружинников подхватили разбойника, подвели к помосту и поставили на колени.

Тот же главный мечник стал выкрикивать своим рыкающим басом вины татя, пуча при этом глаза:

— Барма Кистень зовут татя сего! Атаман он лесной. А те — из ватаги его. Загубил Барма самолично четырнадцать душ! Среди них трех купцов...

Святослав поднял руку. Мечник замолчал.

— Вин за тобой не исчислить, атаман Кистень. Одной смертию тебя пытать мало. Хочу вот на другом спытать тебя... А ты не пойдешь ли в дружину мою?

Разбойник не сразу сообразил, о чем речь; уставился маленькими глазами на князя: спросил недоверчиво:

— А ча? Аль взаправду? — потом выпрямился, оглядел толпу зевак, бояр, гридей и решил: — А ча, в дружину дак в дружину. Дело привышное — нож и меч в деснице. Нам резать — што курей, што лю... — поперхнулся, закончил: — Исполать[30] тебе, князь! Согласный язмь...

— Отойди покамест в сторону! — распорядился Святослав. — Дай и товарищам твоим по чести воздать.

Разбойники, слыша и видя, как обошлось дело с их атаманом, все изъявили желание стать под великокняжеский стяг.

— В дружину хотите? — рассмеялся Святослав.

— Желаем, князь-батюшка! — хором вскричали тати.

— Не-ет! — князь погрозил пальцем. — Как Праве[31] велит, то и получите!

Кистень рванулся было вперед, но стражники уперлись в его грудь остриями копий.

Мечники выкликнули вины всем татям. Обличенные в убийствах потеряли головы; тем же, кто только грабил, отсекли кисть правой руки.

Святослав подозвал Кистеня:

— Значит, резать любишь?

— А ча? Дело привышное, — с мрачной решимостью признался вожак разбойников.