Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф Страница 7

Но никакого расследования не состоялось. Армия выступила в поход. Лейтенанта д’Юбера освободили без всякого замечания, и он вернулся к своей строевой службе, а лейтенант Феро, едва сняв повязку с руки, отправился, не допрошенный, со своим эскадроном завершать свое лечение в дыму битв, на свежем воздухе ночных бивуаков. Этот суровый режим оказал на него столь благотворное действие, что едва только пронесся слух о перемирии, как он без малейшего угрызения совести вернулся к мысли о своей собственной войне.

На этот раз война была объявлена по всем правилам. Феро послал двух приятелей к лейтенанту д’Юберу, полк которого стоял всего в нескольких милях от его полка. Эти приятели не задавали Феро никаких вопросов. "Я должен свести счеты с этим смазливым штабным офицериком", — мрачно сказал он, и они отправились, очень довольные возложенным на них поручением.

Лейтенант д’Юбер также без труда нашел двух преданных приятелей, которые не сочли нужным проявлять излишнее любопытство. "Есть тут один полоумный субъект, которого я должен проучить", — коротко заявил он, и больше они ни о чем не спрашивали.

Итак, был найден подходящий участок, и однажды рано утром они сошлись и скрестили сабли. После третьей схватки лейтенант д’Юбер упал с пронзенным боком навзничь на росистую траву. Ясное солнце поднималось налево от него над лугами и лесами. Доктор — не флейтист, а другой — склонился над ним, чтобы осмотреть рану.

— На волосок проскочила! Ну, ничего, все будет хорошо.

Лейтенант д’Юбер выслушал эти слова с удовольствием. Один из его секундантов, который сидел на мокрой траве и поддерживал его голову у себя на коленях, сказал:

— В войне как повезет, кому счастье выпадет, старина, Что поделаешь! Но лучше вам все-таки помириться, как добрым товарищам. Право.

— Вы не знаете, о чем вы просите, — прошептал лейтенант д’Юбер слабым голосом. — Однако, если он…

На другом конце луга секунданты лейтенанта Феро уговаривали его пойти пожать руку своему противнику.

— Вы же расквитались с ним, черт возьми! Теперь надо помириться. Этот д’Юбер — очень порядочный малый.

— Знаю я порядочность этих генеральских любимчиков! — пробормотал лейтенант Феро сквозь зубы.

И мрачное выражение его лица отбило у них охоту к дальнейшим попыткам примирения. Секунданты, раскланявшись издали, увезли противника с поля битвы. Вечером у лейтенанта д’Юбера, которого очень любили в полку как доброго товарища с открытым и мягким характером и храброго офицера, собралось много друзей. Но говорили, что лейтенант Феро, против своего обыкновения, не очень-то показывается на людях и не спешит принять поздравления от своих друзей. А у него их нашлось бы немало, потому что его тоже любили в полку за широту его южной натуры и бесхитростный нрав. Во всех тех местах, где имели обыкновение сходиться к вечеру офицеры, дуэль, состоявшаяся утром, обсуждалась со всех точек зрения. Хотя лейтенант д’Юбер на этот раз оказался побежденным, его искусство владеть саблей расценивалось очень высоко. Никто не оспаривал, что он проявил удивительное мастерство и необыкновенную точность. Кое-кто даже говорил по секрету, что если он оказался раненым, то только потому, что он щадил своего противника. Но многие утверждали, что стремительность и сила атаки лейтенанта Феро совершенно неотразимы.

Достоинства обоих офицеров как участников дуэли обсуждались открыто; но об их отношениях друг с другом после дуэли говорили вскользь и с осторожностью. Они непримиримы. Это очень жаль. Но в конце концов им лучше знать, как надлежит поступать согласно чести, и не дело их товарищей вмешиваться в это. Что же касается причины ссоры, общее мнение утверждало, что она возникла еще в то время, когда они стояли гарнизоном в Страсбурге. Музыкальный хирург, услышав это, покачал головой. По его мнению, она возникла много-много раньше.

— Да что вы? Нет, в самом деле, ведь вы, должно быть, знаете всю эту историю! — воскликнуло сразу несколько голосов с жадным любопытством. — В чем тут дело?

Он задумчиво поднял глаза от своего бокала.

— Если б я даже и знал, неужели вы полагаете, что я мог бы сказать вам, раз оба они считают нужным молчать об этом?

Он поднялся и вышел, и у всех осталось ощущение тайны. А он не мог оставаться дольше, потому что уже приближался заманчивый час игры на флейте.

После того как он ушел, один совсем молоденький офицерик торжественно заявил:

— Ясное дело: он поклялся хранить тайну!

И никто не усомнился в истине этого заявления. Оно даже как-то усилило впечатление, которое произвела на всех эта история.

Несколько пожилых офицеров из обоих полков, движимые исключительно добросердечием и любовью к миру, предложили создать товарищеский суд чести, которому оба молодых офицера передадут дело об их примирении. К несчастью, они начали с лейтенанта Феро, исходя из того, что он, выйдя победителем, окажется более сговорчивым и склонным на уступки.

Рассуждение было довольно разумно. Однако все повернулось очень неудачно. Лейтенант Феро, пребывая в том состоянии душевного размягчения, которое возникает из приятного чувства удовлетворенного тщеславия, дошел наедине с самим собой до того, что решил подумать об этой истории; у него даже возникли сомнения — не в своей правоте, конечно, нет, но в том, вполне ли разумно он поступает. Именно поэтому-то он и не склонен был разговаривать об этом деле. Предложение полковых умников поставило его в затруднительное положение. Он возмутился. И это возмущение по какой-то противоречивой логике снова пробудило в нем ненависть к лейтенанту д’Юберу. До каких пор будут к нему приставать с этим субъектом, у которого, по-видимому, какой-то особый дар обводить людей вокруг пальца? Тем не менее ему трудно было отказаться наотрез от этого посредничества, освященного кодексом чести.

Он выпутался из этого затруднения, напустив на себя мрачную сдержанность. Он покручивал усы и выражался туманно. Его дело абсолютно ясно. Он ничуть не стыдится передать его в суд чести и не побоится защищать его в поединке, но он не видит никаких причин хвататься за это предложение, прежде чем не удостоверится, как отнесется к этому его противник.

Позже днем, когда раздражение его дошло до крайних пределов, кое-кто слышал, как он, будучи в общественном месте, язвительно заявил, что для лейтенанта д’Юбера это, конечно, прекрасный выход из положения, потому что если они встретятся еще раз, то ему уж нечего надеяться, что он отделается таким пустяком, как проваляться три недели в кровати.

Эта хвастливая фраза, возможно, была продиктована поистине макиавелевской хитростью. Южные натуры часто под внешней непосредственностью поступков и речи скрывают известную долю расчетливости.

Лейтенант Феро, не веря в людскую справедливость, отнюдь не желал никакого суда чести; и эта его фраза, которая вполне согласовалась с его характером, отлично служила его целям. Хотел он этого или не хотел, но меньше чем через двадцать четыре часа она проникла в спальню лейтенанта д’Юбера. Поэтому на другой день, когда лейтенант д’Юбер, сидя в постели, обложенный подушками, выслушал это предложение, он заявил, что это дело не такого рода, чтоб его можно было подвергнуть обсуждению.

Бледное лицо раненого офицера, его слабый голос, которым ему разрешено было пользоваться с крайней осторожностью, и учтивое достоинство его тона произвели сильное впечатление. Рассказ об этом способствовал усугублению тайны значительно больше, чем хвастливая болтовня лейтенанта Феро. Сей последний был чрезвычайно доволен таким исходом. Ему очень нравилось чувствовать себя объектом всеобщего удивления, и он с удовольствием поддерживал его, напуская на себя свирепую таинственность.

Командир полка, в котором служил лейтенант д’Юбер, седовласый, закаленный в боях воин, имел весьма определенную и несложную точку зрения на свои обязанности в отношении подчиненных. "Я не могу позволить, — решил он про себя, — чтобы лучший из моих офицеров позволял себя калечить так, ни за что, ни про что. Я должен разобраться в этой истории. Я заставлю его говорить, что бы там ни было. Командир должен быть для этих юнцов ближе отца родного". И в самом деле, он относился ко всем своим подчиненным с не меньшей любовью, чем чадолюбивый отец к каждому, отдельному члену своей семьи. Если человеческие существа по какому-то недосмотру провидения родятся на свет жалкими штафирками, то, поступая в полк, они родятся заново, как дети в семье, и только это военное рождение, по его мнению, и шло в счет.