Приятель фаворитки. Царственный пленник - Хоуп Энтони Страница 7

Все шло отлично, пока не кончился ужин и гости остались за бокалами вина. Тогда лорд Кэрфорд, разгоряченный выпитым, стал очень свободно и развязно отзываться о короле, очевидно, будучи чем-то сильно обижен с его стороны. Намеки и подсмеивания хозяина дома скоро вызвали его на откровенность: он как будто только этого и ждал.

– Ни дружба с королем, никакие достоинства и заслуги не помогут получить от короля какую-либо милость. У него все зависит от женщин: им стоит только пожелать. Я просил у короля дать моему брату освободившуюся в гвардии телохранителей вакансию, а он обещал ее мне торжественным образом, уверяю вас. А потом явилась Нелл; ей эта вакансия тоже понадобилась для ее друга, и она получила ее, а я остался с носом.

Я насторожился, услышав про гвардию, так же как и Дарелл. Он постарался было переменить разговор, но ему это не удалось:

– Кто же этот счастливец… новый счастливец, который состоит другом мисс Нелл? – спросил Жермин.

– Какое-то деревенское чучело, – небрежно ответил лорд. – Говорят, его фамилия Дэл.

Мое сердце сильно билось, но внешне я был спокоен, когда, нагнувшись через стол, громко сказал:

– Вы имеете неверные сведения, в этом я могу вас заверить.

– Чем вы можете доказать это? – последовал высокомерный ответ.

– Тем, что именно я назначен в гвардию, и мое имя – Дэл, – сказал я, стараясь быть спокойным и чувствуя, как Дарелл сжал мою руку.

– Вы – счастливец, если так, – злобно усмехнулся Кэрфорд. – Поздравляю вас с вашей…

– Стойте, Кэрфорд! – крикнул Жермин.

– С вашей крестной маменькой, – докончил лорд.

– Ваши сведения неверны, милорд, – горячо повторил я, хотя мое сердце сжалось предчувствием: я угадал, кого они называли именем Нелл.

– Клянусь Богом, это правда, – повторил Кэрфорд.

– Клянусь Богом, это – ложь, – настаивал я.

Наши голоса возвышались; кругом настало молчание – все слушали нас. Кэрфорд покраснел, как рак, когда я обвинил его во лжи, сам начиная думать, что это не было ложью. Но отступать я не хотел.

– Итак, я прошу вас взять свои слова обратно, – твердо заявил я.

– Если вам не стыдно было принять такую протекцию, чего же стесняться признания в этом? – рассмеявшись, сказал Кэрфорд.

Я встал с места и низко поклонился ему. Все поняли, что означал этот поклон. Он один, продолжая дерзко смотреть на меня, не поднялся с места.

– Вы, как видно, не понимаете меня? Может быть, это освежит вашу сообразительность? – воскликнул я и бросил ему в лицо салфетку.

Лорд вскочил на ноги, то же сделали и все остальные. Дарелл крепко сжимал мою руку, Жермин держался около Кэрфорда. Я плохо сознавал, что происходит, будучи весь занят своим ужасным открытием. Между тем Дарелл говорил с Жермином, а Кэрфорд снова занял свое место.

– Вам лучше теперь идти домой, – обратился ко мне Дарелл. – Я устрою все, как надо: вы встретитесь завтра утром.

Я кивнул ему, как-то сразу успокоившись. Слегка поклонившись Кэрфорду и низко – хозяину дома и его гостям, я пошел к двери; за мной послышался оживленный говор.

Не помню, как я добрался до своей гостиницы, всецело поглощенный неожиданным открытием. Я еще сомневался, еще не верил, а между тем это объясняло все, все, что произошло со мной. Прошло четыре года со времени моего знакомства с Сидарией, и однако, если все, услышанное мною, было правдой, я завтра охотно получу смертельный удар от руки Кэрфорда. Спать я, конечно, не мог и пошел в общий зал гостиницы, где спросил бутылку вина. Там никого не было, кроме одного очень скромно одетого человека; сидя за столом, он читал книгу. Он ничего не пил, и, когда я из любезности предложил ему стакан вина, отрицательно покачал головой. Однако он закрыл Библию, развернутую перед ним, и пристально посмотрел на меня. У него было странное лицо – худощавое и длинное, а волосы (парика у него не было) свешивались прямыми прядями вокруг его головы. Я принял его за проповедника, и нисколько не удивился, когда он заговорил огрехах народа, гневе Божьем и тому подобных вещах. Все это было скучно, и я пил вино молча, погруженный в свои мысли, нисколько не интересуясь грехами мира.

– Греховное увлечение папизмом снова подымает голову, – говорил проповедник, – а благочестивые терпят гонения.

– Ну, эти благочестивые взяли свое; они получают теперь только то, что заслужили, – нетерпеливо перебил я, потому что мне надоели его проклятия и жалобы.

– Но царство Божие наступает, – воскликнул он. – Его гнев поразит всех, не исключая обитателей дворцов.

– Я бы на вашем месте так громко не говорил об этом! Опасно, – сухо заметил я.

– Вы – молоды и кажетесь честным, – сказал он, пристально глядя мне в глаза. – Остерегайтесь! Сражайтесь за Создателя, а не в рядах его врагов.

Мне не раз случалось видеть всяких фанатиков в деревне, но такого сумасброда встречать еще не приходилось, хотя, надо сознаться, он говорил многое верно, в особенности, когда начал громить поведение придворных и самого короля.

– Может быть, вы и правы, мистер…

– Мое имя – Финеас Тэт.

– Мистер Тэт, – зевнул я, – но ведь нам с вами ничего не изменить. Подите проповедывать королю.

– И королю придется услышать мои слова, – нахмурился он, – но теперь для этого еще не пришло время.

– Зато теперь как раз время подумать о постели, – улыбнулся я. – Вы ночуете здесь?

– Сегодня я ночую здесь, а завтра буду проповедывать в городе.

– Тогда, пожалуй, завтра вам придется ночевать в менее удобном месте, – заметил я ему, собираясь идти спать, но он устремился за мною, громко крича: «Помните! Настанет время!»

Едва ли мне легко удалось бы от него отвязаться, если бы в эту минуту не вошел Дарелл. К моему удивлению, он и проповедник оказались знакомы. Дарелл громко рассмеялся и воскликнул:

– Опять, милейший Тэт! Вы еще не бросили нашего проклятого города на произвол судьбы?

– Он не уйдет от своей судьбы, как не уйдете от нее вы, – сурово сказал Тэт.

– А это – уже дело мое, – сердито огрызнулся Дарелл. – Мистер Тэт недоволен мною за то, что я держусь старой религии. – Объяснил он, обратившись ко мне.

– Правда? Я не знал, что вы – приверженец старой церкви, – отозвался я, вспомнив наш разговор дорогой.

– И он, и его хозяин тоже, – воскликнул Тэт. – Не правда ли?

– Я советовал бы вам быть осторожнее, говоря о сэре Арлингтоне, – строго остановил его Дарелл. – Вы отлично знаете, что он – поборник церкви своей родины.

– Неужели! – иронически усмехнулся Тэт.

– Ну, довольно! – вдруг рассердился Дарелл. – Мне надо многое сказать своему другу, и я хочу остаться с ним один на один.

Ворча под нос, Тэт взял Библию и вышел из комнаты.

– Несносный человек! – сказал Дарелл. – Недолго ему гулять на свободе. Ну, я уладил ваше дело с Кэрфордом.

Не это хотел я узнать от него теперь. Положив ему руку на плечо, я просто спросил:

– Правда это?

– Правда, – тихо ответил Дарелл. – Я это знал, как только вы упомянули имя Сидарии. В роли Сидарии она впервые появилась в Лондоне и приобрела известность. По вашему описанию я не сомневался, что это – она, но думал, что, может быть, я ошибся или что это, по крайней мере, не станет общеизвестным. Но, как видите, дело выплыло на свет, и вам теперь приходится драться с очень серьезным противником.

– Об этом я не думаю, – начал было я.

– Дело обстоит хуже, чем вы думаете, – перебил Дарелл. – Этот Кэрфорд – как раз тот лорд, о котором я вам говорил, как о яром поклоннике Барбары Кинтон. Он очень высоко стоит в ее глазах, а еще выше в глазах ее отца. Ссора с ним, и еще по такой причине, сильно повредит вам во мнении Кинтонов.

Действительно, все, казалось, обратилось против меня, и все-таки мои мысли были полны одной Сидарией. Сидя около Дарелла, я слушал, что он говорил мне о ней. Одно уже ее настоящее имя многое могло бы сказать: это имя было действительно известно всем и каждому; оно звучало в стихах и балладах поэтов, раздавалось среди всех пересудов и толков, затрагивалось даже в серьезных государственных вопросах. В то смутное время даже церковь не гнушалась обделывать свои дела посредством влияния красивых женщин. Кэстльмэн и Нелл Гвинт – все мы читали и слышали об этих красавицах. Сам наш пастор говорил мне о Нелл и отзывался о ней снисходительно, так как она была протестанткой. Половину ее прегрешений ей готовы были простить за то, что она употребила свое влияние на пользу церкви и успешно боролась с другой красавицей, стремившейся обратить короля в лоно католичества. Я сам готов был простить ей многое ради ее красоты и милой живости.