Последний рейс «Фултона» (повести) - Борис Михайлович Сударушкин Страница 7

– Штаб? – спросили его шепотом.

– Штаб слушает.

– Срочно красногвардейцев к Продуправе!

– А что случилось?

– Высылайте, – услышал Тихон только одно слово, и разговор прервался – на другом конце поспешно повесили трубку.

Сообщил об услышанном командиру – и получил от него нагоняй:

– Зачем сунулся, если разговаривать по телефону не умеешь? Ничего толком не выяснил. Как теперь быть?

– Ехать надо, по пустякам бы не звонили, – буркнул Тихон.

Лобов задумался, сказал как бы про себя:

– Опять Продуправа. Толпа к ней рвалась, да не пустили…

Посмотрел на красногвардейцев, отогревающихся у буржуйки. Досталось им сегодня – глаза провалились, щеки обветрены, руки красные от мороза.

– Со мной пойдут десять человек! – решил он, приказал завести грузовой «фиат».

Когда подъехали к Продуправе, из-за угла к машине, размахивая винтовкой, бросился человек в башлыке и коротком пальто.

– Сидорин? – в темноте узнал командир рабочего с завода «Феникс», несшего здесь охрану. – Что стряслось?

– Беда, товарищ Лобов. Ворвались человек двадцать, не меньше. И все с револьверами. Я к телефону, вам позвонил.

– Почему не сказал, сколько их? От страха язык отнялся? – сердито выговорил Лобов, вылезая из кабины.

– Не успел. Уже по коридору шли – я в окно выпрыгнул. Смотрю – в проулке еще толпа.

Лобов выругался. Дернув фуражку за козырек, приказал выгружаться. Машину послал в штаб за подкреплением, а сам повел отряд туда, где собралась толпа.

– А как же эти, в Продуправе? – заволновался Сидорин.

– Потом выкурим…

Бежали вдоль заборов и стен домов по тропочке меж сугробов. Снег на улицах убирали плохо, домовладельцы распоряжения большевистского Совета саботировали. Редкие фонари испускали на морозе радужное сияние, освещали только небольшой кружок мерцающего снега под столбом.

Лобов топал впереди, втянув голову в поднятый воротник шинели, придерживая рукой тяжелую колодку маузера. Тихон следом за ним. Винтовку скинул с плеча, держал под мышкой.

Добежали до угла, а там крики, кто-то надрывается:

– Мы всегда за ревалюцию! И Стенька Разин, и Пугачев откель? Из нашего, из крестьянского классу. Они тады еще ревалюцию подымали. А где, спрашиваю, рабочие тады были? У них кишка тонка, они в лопухах сидели…

– Давайте на ту сторону, по одному. Ложись за железную ограду, – шепнул Лобов.

Перебежали, легли в снег, выставив винтовки поверх кирпичного цоколя ограды. Тихон зачерпнул полное голенище снегу, расшиб колено, когда падал у забора, чуть не охнул от боли.

На снегу боль быстро ослабла, зато холодом так всего и прошибает. И застуженные руки – как не свои, указательный палец примерзает к металлическому курку винтовки.

Напротив, в проулке, толпа, человек сто. Под фонарем высоченный мужик в заячьем треухе, в рваном полушубке орет:

– Мы, крестьяне, Расею кормим и поим, а нас совдепы со свету сживают! Хоть бери суму и иди по дворам побираться, хоть ложись и помирай! Будем терпеть аль нет?

– Долой продразверстку!

– Бей комиссаров!

– Красного петуха им!

– Сжечь Продуправу к чертовой матери!

– Тащи флягу карасину!..

Тихон вгляделся в толпу. Одеты по-деревенски, но добротно, тепло, – кто в дубленом полушубке, кто в тулупе из мазкой, окрашенной овчины. Все в валенках, в крепких сапогах. Лица, не в пример рабочим, сытые, лоснящиеся. Такие по дворам не побираются, сами на базаре втридорога дерут да еще обвесить норовят.

У нескольких винтовки, с десяток охотничьих ружей, человек у пяти обрезы. Некоторые и вовсе с пустыми руками, или, может, за пазухой, под полушубком, наган греется.

Узнал Тихон и того, под фонарем, а заячьем треухе. Подтолкнул командира в бок:

– Эсер Лаптев. Как вырядился, и не узнаешь – мужик мужиком…

Лобов мрачно прикидывал, как быть. Пока подоспеет подмога – наверняка зажгут Продуправу. Десять человек против ста, да еще в помещении человек двадцать, как говорил Сидорин. Но решился – иного выхода не было:

– Ребята! Целься в крыши… Залпом, по моей команде!..

На морозе глухо клацнули затворы, черные стволы пинтонок задрались вверх.

Лаптев заорал опять:

– Братья-крестьяне!..

Только раззявил рот, чтобы продолжить дальше, как Лобов коротко бросил команду:

– Пли!..

Красногвардейцы дружно пальнули – с крутых крыш взметнулся, посыпался снег. Резкий залп бичом стеганул по толпе. Она вздрогнула, отпрянула назад. Еще раз по толпе ударило эхо, отскочившее от широкой стены соседнего дома.

А Лобов командует снова:

– Пли!..

И еще залп по крышам. Фонарь закачался, пятно желтого света заскользило по стенам, по сугробам, выхватило из темноты поленницу дров.

Толпа шарахнулась в разные стороны.

Кто-то повалился в снег, по нему затопали ножищами. Упавший пронзительно и страшно заверещал, должно быть, поверив в смерть:

– Убили!..

Но Лаптев не растерялся, вертелся в толпе бесом, стрелял из нагана вверх, в ту сторону, откуда раздались залпы, бил бегущих по головам:

– Стой! Стой, сволочи!.. Их там немного! Голыми руками передушим!..

Несколько бородатых мужиков послушались его, залегли за поленницей. Началась беспорядочная ответная стрельба. Пули зазвенькали по металлическим прутьям ограды, вжали красногвардейцев в снег, загнали за кирпичные тумбы.

Если бы Лаптев знал, что здесь всего десять человек, толпа смяла бы их моментально.

– Головы не высовывать! – приказал Лобов.

Выстрелы становились все реже. И тут в конце улицы вспыхнули два светящихся глаза. Они увеличивались, приближались – это на полной скорости мчался автомобиль с подмогой. Затормозив, радиатором ткнулся в сугроб, из кузова посыпались красногвардейцы.

«Братья-крестьяне» бросились кто куда. Матерясь и размахивая руками, с наганом метался между ними Лаптев, пытался остановить. Но куда там! Мужики неслись мимо него, на бегу бросали в снег ружья, обрезы. Один, чтобы легче бежать, скинул даже овчинный тулуп.

Расстреляв патроны, Лаптев кинулся под арку дома, в темный двор. Тихон и Сидорин побежали за ним. Схватили за ноги, когда эсер пытался перелезть через забор. Лаптев оказался здоров, подмял обоих, в кровь расцарапал Сидорину лицо, Тихона – кулаком в поддых.

Опять повис на заборе, уже хотел перекинуться через него, но тут подоспел Лобов, подобрал лежавшую в снегу винтовку Тихона и ударом приклада оглушил эсера. Тот рухнул в сугроб.

Скрутили руки за спину, связали ремнем. Натерли снегом лицо, насыпали за ворот. Лаптев пришел в себя, начал ругаться, грозить.

– Заткнись, – отдышавшись, вяло бросил Сидорин. – Будешь вякать – насуем снегу в штаны, пугало огородное…

Лаптев съежился, замолчал. Усадили его в кузов грузовика.

Красногвардейцы из подкрепления арестовали еще полсотни кулаков, остальные рассеялись по городу.

Бежали и те, что заняли Продуправу. Они времени зря не теряли – втихомолку, пока Лаптев на улице голосил