Мишель Зевако - Коррида Страница 7

– Смотрите, это Эль Тореро! Эль Тореро! Некоторые даже, уступая знаменитости дорогу, почтительно кланялись юноше. Он отвечал всем на приветствия и улыбки, однако же не останавливался, ибо очень спешил.

Наконец он подошел к крыльцу дома с кипарисами и вошел в его вестибюль. Впервые он попал сюда прошлой ночью, когда отправился на поиски Жиральды и Пардальяна, но тогда он едва ли мог здесь все как следует разглядеть.

Теперь же его поразила изумительная роскошь внутреннего убранства. Впрочем, он старался ничем не выдать своего удивления, ибо находился в обществе четырех верзил-лакеев. В расшитых золотом ливреях они стояли перед ним неподвижно, словно статуи. Их холодные глаза были устремлены на него с особым выражением, сочетавшем высокомерие и почтительность.

Без тени смущения перед прислугой столь; устрашающего вида он обратился к первому попавшемуся из лакеев и тоном, не допускающим возражений, велел передать госпоже его почтение и просьбу принять его, дона Сезара, кастильского дворянина. Не раздумывая, лакей весьма вежлива отвечал ему:

– Ее милость сиятельная принцесса Фауста, моя госпожа, уехала из своего загородного дома, и посему она никак не может принять сеньора дона Сезара.

«Хорошо! – подумал Эль Тореро. – Значит, таинственную принцессу зовут Фауста, и это уже кое-что».

Вслух же он произнес:

– Мне необходимо увидеть принцессу Фаусту по одному очень важному и не терпящему отлагательства делу. Не могли бы вы сказать, где мне удастся ее отыскать?

Немного подумав, лакей сказал:

– Если сеньору угодно, я сочту за честь проводить его к господину интенданту, который, возможно, более осведомлен.

Следуя за лакеем, Эль Тореро прошел через анфиладу комнат, обставленных с невероятной роскошью; ничего подобного в своей жизни он прежде не видел.

«О, да! – думал он. – Теперь-то я хорошо понимаю давешнюю восторженность дона Сервантеса. Должно быть, принцесса необыкновенно богата, коль скоро она может позволить себе подобную роскошь. И все эти несметные сокровища оставались всю ночь без всякой охраны, так что любой бродяга мог тут хозяйничать. Наверное, принцесса беспечна и абсолютно равнодушна к деньгам, но… вполне вероятно, что какая-то иная причина, о которой я едва ли могу догадываться, побудила принцессу быть столь неблагоразумной и бросить все свои сокровища на произвол судьбы…»

Погруженный в раздумья о случившемся, он незаметно для себя вслед за слугой поднялся на второй этаж и оказался в очень уютной небольшой комнате. Это была комната господина интенданта, которому лакей изложил причину визита незнакомца, после чего незамедлительно удалился.

Господин интендант был маленьким сгорбленным старичком. Его сморщенное личико украшала приторно-ласковая и необычайно угодливая улыбка.

– Лакей, проводивший вас сейчас ко мне, сообщил, что вы – дон Сезар, человек известный и достойный. Но дон Сезар – это так коротко…

Простите меня великодушно, мой господин, но прежде чем проводить вас к их милости, мне необходимо знать по крайней мере ваше имя… Надеюсь, вы меня поймете.

– Меня зовут просто дон Сезар. Многие в Севилье называют меня также Эль Тореро, – холодно отвечал ему молодой человек.

Услышав это, интендант принялся кланяться едва ли не до самого пола и смущенно бормотать:

– Простите меня, ваше высочество, как же я сразу не догадался! Я надеюсь, господин пожалеет мою старость и извинит мне мою непозволительную оплошность… Но принцесса в этой стране находится в постоянной опасности, и я должен охранять ее жизнь. Если господин Эль Тореро пожелает, я сочту за великую честь немедленно проводить его к принцессе, которая, как мне известно, с большим нетерпением ожидает господина.

Тореро онемел от изумления перед столь утрированным выражением почтения к своей особе и даже на всякий случай огляделся, полагая, что старик обращался не к нему, скромному тореадору, а к кому-то другому.

Однако в комнате не было никого, кроме них с интендантом. Он подозрительно посмотрел на слугу Фаусты: уж не слабоумен ли тот? В конце концов дон Сезар решил держаться со странным интендантом помягче, боясь его еще больше напугать.

– Вы, очевидно, что-то перепутали, друг мой. Я же сказал вам, что меня зовут просто дон Сезар, и я не имею никакого права на то почтение, с каким вы со мной обращаетесь.

Но старенький интендант по-прежнему был в смущении и нервно потирал свои сухонькие ручки.

– О нет, напротив, вы имеете на это право, – сказал он. – Вы сами скоро все узнаете и поймете.

Бледный Эль Тореро хриплым от волнения голосом потребовал:

– Объяснитесь!

– Простите меня, ваше высочество, но принцесса сама вам все объяснит. Идемте, мой господин, она ждет вас и будет очень рада… да, да, она будет очень рада…

– В таком случае ведите меня, – сказал Эль Тореро и тут же направился к двери.

– Сейчас, господин, сейчас, – с покорностью отвечал интендант и, на ходу схватив шляпу и плащ, поспешил за Эль Тореро.

Выйдя из дома, интендант опередил дона Сезара и быстро засеменил в сторону площади Святого Франциска, которую уже заполнила людская толпа, вожделеющая зрелища. Знатные дамы и господа, заполнившие окна и балконы близлежащих домов, ожидали начала этого варварского действа с не меньшим нетерпением, чем простолюдины, толпившиеся на площади.

В центре ее высился огромный деревянный помост, возведенный для несчастных, осужденных инквизицией. Это сооружение окружал тройной кордон мрачных и неподвижных, словно мраморные изваяния, монахов в низко надвинутых капюшонах. С горящими в руках факелами они ждали своего часа, чтобы зажечь огонь аутодафе. Но пока же эти зажженные факелы своим чадом создавали густое облако дыма, отчего на площади было трудно дышать.

Однако едва ли это кому-нибудь доставляло неудобства. Напротив, удушливый дым служил традиционной прелюдией к торжеству. Очень скоро должно было вспыхнуть жуткое пламя аутодафе, и тогда к вони факелов прибавится запах ладана из кадильниц.

Напротив зловещего помоста стоял алтарь с распятием, и бронзовый Христос простирал свои руки к небу и словно призывал его в свидетели всех человеческих злодеяний. Сегодня этот алтарь был празднично украшен дорогими кружевами и гирляндами цветов, а также задрапирован тончайшей белоснежной тканью; горело множество свечей; их сияние создавало торжественную атмосферу.

На главной башне монастыря Святого Франциска ударил колокол. Медленный величавый звон плыл над землей. Этот заунывный гул возвещал о начале церемонии. В эти минуты жуткая процессия, состоявшая из семи приговоренных к сожжению, их судей, монахов из всех католических общин и короля с многочисленной свитой, покидала кафедральный собор, чтобы проследовать по главным улицам города в сопровождении огромных толп зевак и наконец появиться на площади, где должно было свершиться само страшное действо. Когда кортеж достигал площади, осужденные поднимались на деревянный помост, а палачи-монахи привычными жестами подносили горящие факелы к связкам хвороста.