Роман Злотников - Орел взмывает ввысь Страница 7

Ну да и не хрен углубляться! Потому как, по моему мнению, все идет ну просто преотлично: число русских – множится, и они друг за дружку тут крепко держатся, не глядя на то, у кого какие волосы и глаза. А не как в мое время, когда в той же Чечне, Таджикистане и иных национальных окраинах русские семьи вырезали, а их такие же русские соседи, за которыми ну совершенно точно должны были прийти уже завтра, молча сидели по своим дворам и молились, чтобы вот сегодня, сейчас, пронесло бы. То есть умри ты сегодня – а я завтра. Так, кстати, со многими там и произошло… А на рожу смотреть – последнее дело. Эвон так почитай большую часть русского населения Сибири можно нерусскими объявить. Ведь почти все казачки́ сибирские себе в женки якуток, тунгусок да вогулок взяли[5], и ребятенки у них с очень характерным разрезом глаз понарождались. И что теперь?..

Вот только немцы-то как шустро себя в русские записали. Еще поколение не сменилось, а уже обрусели. Значит, сработала моя идея их по одной семье в русские деревни расселять…

Отпустив инока, я поднялся из-за стола и подошел к окну. За окном колыхались ветви сирени. Отцвела она уже давно, лето к исходу идет, но все равно глаз радовала.

– Государь!

В приоткрытой двери кабинета нарисовалась уже почти совсем седая голова Аникея с довольно потешно выглядящими на его физиономии очками. Это был результат еще одного моего «откровения», случившегося как раз тогда, когда зрение начало садиться и у меня самого. И хотя очками я пользовался уже лет пять, а распространение в моем окружении, немалую часть которого составляли мои изначальные соратники, коим уже, как и мне, более шестидесяти лет, они получили едва ли не сразу, широкого применения очки пока не имели. Ибо изготовление линз для их производства оказалось той еще задачей, и решить ее пока сумели только в опытовых мастерских при избе стекольных розмыслов. Да и то лишь при помощи оптиков и химиков из Московского университета. Так что даже в России, кроме как в этих мастерских, нигде более очков не делали. А про другие страны и говорить нечего. Россия сейчас являлась почти монопольным обладателем пула самых передовых технологий – от технических до сельскохозяйственных.

Ну за исключением тех, кои не представлялось возможным использовать на ее территории вследствие климатических ограничений. Хотя и в этом направлении дело двигалось. Поскольку и границы страны мало-помалу расширялись… ну или должны были расшириться в не таком уж далеком будущем. Скажем, Крым и в той истории, которую я изучал, все одно стал российским, поэтому я сейчас вполне спокойно вкладывался в развитие в нем виноградарства, как раз в тех местах, где в мое время располагалась Массандра. Вот уже лет двадцать там активно сажали виноград – лучшие испанские, французские и итальянские сорта. Пока не слишком много – по сотне-другой четей каждого сорта. Торопиться я не хотел. Подождем лет двадцать – тридцать, посмотрим, какие сорта дадут лучший, наиболее качественный урожай, теми потом и засадим. Кроме того, в междуречье Яика и Эмбы, на землях яицкого казачества, вовсю шли опыты с выращиванием хлопка и тутового шелкопряда. А в Киевской губернии появились первые плантации товарной сахарной свеклы[6]. Виниуса я похоронил уже лет десять как, но он воспитал себе хорошую смену…

Причем моей собственной заслугой в этом было отнюдь не то, что я кому-то рассказал и уж тем более кого-то научил, как и что им делать. По большому счету я об этом и не знал практически ничего, кроме того, как можно пользоваться получившимся результатом… Я сделал совершенно другое. Я создал социальные структуры, которые оказались способны воспринять и развить мои крайне сумбурные намеки (иначе и не назовешь), а также сумел наполнить их необходимыми для их ускоренного развития людьми и необходимыми этим людям иными ресурсами. Сначала иностранцами, затем обученными ими, а потом и получившими образование уже в национальных учебных заведениях русскими. И сделал это, не положив в могилы множество русских, татар, ногайцев, мордвинов и остальных, как, скажем, тот же Петя Первый или незабвенный Иосиф Виссарионович, а преумножив их число. Причем более чем в два раза, если считать от того момента, как я взошел на трон… Так что я имел право тешить себя надеждой, что даже после того, как мою престарелую тушку со скорбными лицами затолкают в какой-нибудь величественный склеп, технологическое развитие страны не остановится, а будет идти темпами, как минимум не уступающими темпам той же Франции или Англии. А большего было и не надо.

– Что там, Аникей?

– К вам окольничий Пошибов.

Я вздохнул и, приподняв очки, потер пальцами веки. Сдаю… еще только двенадцать дня, а уже резь в глазах и спину ломит.

– Зови.

– Доброго дня, государь, – поприветствовал меня Борис Пошибов, выходец из ярославских посадских людишек, рекрутированный в Митрофанову службу еще десяти лет от роду и ныне сменивший Митрофана на посту ее главы. Стар больно стал боярин и мой ближник. Впрочем, в том, что я поменял его на куда более молодого Пошибова, коему только сороковой год пошел, возраст ни при чем. Хватку Митрофан терять начал. Два раза едва заговоры не прошляпил… Нет, всякий испуг требует регулярного обновления. Стоило всего лишь лет пятнадцать никого из бояр-княжат и из иных бывших великих родов не трогать, как тут же новые заговоры образовались. Один раз бояре с поляками попытались стакнуться – те за любую соломинку хватались в надежде хоть как-то облегчить свое положение, а другой так до конца раскрутить и не удалось. Я подозревал, что за всем этим стоял шведский наследник Карл Густав Пфальцский. Они с сестренкой, королевой Кристиной, оченно меня не любили. Но у той больше на уме желание блистать было, чем заговоры организовывать, а вот братик куда дальше смотрел. Но доказать ничего не удалось. Как выяснилось, у Митрофана источники информации были только в окружении королевы, поблизости от ее подруги Эббы Спарре и испанского посланника Пиментелли. А вблизи Карла Густава никого не оказалось. Так что Пошибову сразу по назначении было велено вплотную заняться устранением этих недостатков…

– Долгий доклад будет, Борис Твердиславич? – поинтересовался я, чуть выгибаясь, чтобы размять поясницу.

– Не шибко, государь, – отозвался окольничий, – коли сам о чем поподробнее поспрошать не вздумаешь.

– Ну тогда говори, а я похожу. А то что-то спина и ноги затекли…

И окольничий начал:

– Свеи собираются поляков пощипать. Оне уже давно на Данциг зубы точат…

Я кивнул. Это – да. Когда я войска из Польши выводил, Оксеншерна меня очень сильно обхаживал, уговаривая не передавать Данциг полякам, а уступить его шведам. Но мне усиление шведов на Балтике нужно было как собаке пятая нога. Владислав-то IV, несмотря на всю его ненависть ко мне, был для меня неопасен. Его возможности как гранитной плитой были задавлены чудовищным долгом ломбардским банкирам. Да и тот огрызок бывшей Речи Посполитой, оставшийся от еще недавно могущественной страны, для нынешней России никакой опасности представлять не мог по определению… Впрочем, и в том варианте истории, которую я изучал в школе, ну в той, которую кончал в конце двадцатого века, а не в царевой, произошло то же самое, просто чуток попозже. Ибо ничем иным тот вариант буйной шляхетской демократии, восторжествовавшей в Речи Посполитой, закончиться не мог. Может, сейчас что изменится? Да нет, вряд ли. После того как Владислав IV, успев только несколько месяцев погреть задницей столь давно скучавший по нему трон, преставился, у его наследника Яна II Казимира дела пошли только хуже. Вконец обнищавшие шляхта и магнатерия, дорвавшись до своих старых имений, окончательно забили на короля и принялись напропалую восстанавливать «богатство и блеск ясновельможного панства». Ходили даже слухи, что Яну Казимиру зимой часто нечем отапливать дворец да и с жрачкой регулярные трудности. Так что польский король, чтобы не замерзнуть и не подохнуть с голоду, начал зимой наезжать в гости к своим наиболее обеспеченным подданным и жить у них, пока его не попросят…